Убийство А Ющинского (Речь в Киевском Окружном Суде 25 октября 1913 года)
Шрифт:
Смотрите, что вам не раз говорили. Не виноват Лука Приходько, не виноват Федор Нежинскй, не виновата Чеберякова и другие - значит, виноват Бейлис, и улик против него даже не нужно. Раз все иные предположения отвергнуты, значит, виноват Бейлис. Вот как строят обвинение против Бейлиса. Недаром все обвинители начинали свою речь с разбора улик против других, и когда все это опровергали, когда было доказано, что Лука Приходько не причем, что Нежинский не причем, что другие предположения не доказаны, тогда заключали: "Значит выбора нет, значит виновен Бейлис, и говорить больше нечего".
Только вчера, к вечеру, последний гражданский истец поставил вопрос несколько иначе. Он говорил: "Не думайте, что виновен либо Бейлис, либо Чеберякова. Может быть, оба - и Бейлис и Чеберякова". Но он пошел еще дальше, он сказал: "Вы осудите Бейлиса, и тогда обвинительная власть привлечет и других необнаруженных виновных,
Много приходилось мне во время этого процесса слышать курьезов и новостей, но эта новость - прием, которого ни один судья никогда и не слыхивал. Обращались ли когда-либо с просьбой к судье осудить одного подсудимого, чтобы после, через него открыть другого виновного? И кого же? Да того самого, который этого под судимого уличает. Ведь все обвинение против Бейлиса основано на показаниях Чеберяковой. Перестаньте верить Чеберяковой, и от обвинения против Бейлиса ничего не останется. И нам все-таки говорят: сначала, доверяя Чеберяк, осудим {11} Бейлиса, а потом возьмемся за самое Чеберяк, и тогда ее теперешние показания ее не спасут. Сначала будем верить, что она говорит нам правду, - и Бейлиса признаем виновным, а осудив его, тут же объявим, что она все лгала, что правду говорила не Чеберякова, а сторонники Бейлиса, и осудим и Чеберякову.
Ведь только полное ослепление могло внушить такую странную мысль. Я думаю, что если гражданский истец вдумается в то, что он вам предлагает, он сам это поймет. Нет, гг. присяжные заседатели, это не так. Осудить Бейлиса вы имеете право не затем, что бы дать урок евреям, не затем, чтобы этим побудить прокуратору с большим усердием искать других виноватых, перестать мироволить Чеберяковой, осудить Бейлиса по вашей судейской совести вы можете только в том случае, если в его личной вине не сомневаетесь. Пусть убийство Ющинского должно быть наказано, пусть неоткрытие виноватых постыдно, пусть Приходько, Нежинский, сама Чеберякова ни в чем не уличены, пусть все это так; это еще не делает Бейлиса виноватым. И вот поэтому расследование о Луке Приходько и других, которыми столько времени нас здесь занимали, вовсе не было нужно.
II. Как до сих пор искали виновных.
Но раз оно было сделано, пусть оно даром не пропадает; мы кое-чему из него все же научимся. И если вы в это расследование внимательно всмотритесь, если вы эту работу проделаете, то вы поймете тогда не только то, что Бейлис не виноват, но и почему в этом деле не нашли виноватого. Но для этого, прежде всего, постарайтесь об одном: постарайтесь смотреть на вещи просто и прямо, не ищите загадочного, и таинственного там, где этого {12} нет, отделайтесь от ночных фантазий, кошмаров, преувеличений. Не старайтесь все объяснять как-то особенно, в каждой простой, заурядной, обыденной вещи видеть скрытый смысл, тонкий замысел, чью-то невидимую руку. Не поступайте по-детски, которым в испуге во всем что-то мерещится страшное, которых темнота, в которой они ничего не видят, прежде всего непременно пугает. Здесь, в этом процессе обнаружилось много знакомого и поучительного. Так, обнаружилось, как беспомощна наша власть, наша полиция, когда она начинает раскрывать такое сложное преступление. Вещь действительно странная: приходят к пещере, где найден убитый. Каждый след должен быть дорог, каждая мелочь может раскрыть преступление, а между тем что же?
– городовые лопатами расчищают вход в пещеру, чтобы туда было удобнее войти тучному приставу! В этом теперь был усмотрен тонко обдуманный план. Говорят, что это не спроста, что эти городовые действовали по чьему-то хитрому плану. Но нужно ли такое предположение, будто это уже так удивительно?
Ведь наши городовые взяты от сохи, наши городовые, которые занимаются сыском только между прочим, у которых совсем другие обязанности, для них удобство их толстого пристава стояло на первом плане. Ведь раньше, чем туда явилась полиция, там уже перебывало много людей, следы все равно были затоптаны, и им в простоте душевной не могло не казаться, что спасать от лопаты больше нечего. И вы видели этих городовых? Что это тонкие сыщики, следопыты, которые умеют читать по следам? Они поступили неосторожно, неумело, но думать, что это было сделано умышленно, что их научили нарочно затереть чьи-то следы, это, господа присяжные заседатели, чистая басня. Но обнаружилось нечто {13} другое, более возмутительное, чем беспомощность нашей полиции. Здесь вам рассказывали о первых приемах сыска в этом деле. Подозрение пало на Луку Приходько. Сыскная полиция вызывает Приходько и всех его родных и держит его под арестом с утра до вечера. Когда он защищается, ему грозят и требуют, чтобы он сознался. Когда другие его оправдывают, им говорят: вы подкуплены, вы за это ответите. Вот отвратительная картина приемов нашего сыска.
Потому, что для кого это новость? Кто не знает, что вовсе не впервые применяются эти приемы? Разве не всегда так поступают в сыскных отделениях? Вспомните, когда спросили на суде одного из свидетелей: "если вам грозили, если вас запугивали, почему вы не жаловались?" - он отвечал - "кому жаловаться? пожалуешься околоточному, даст в ухо и только". Вот что называется на обывательском языке: "ответственность должностных лиц по начальству".
И такая уверенность в этом, такое спокойное и покорное отношение к этому, это безмолвное подчинение преступлению, разве оно было бы возможно, если бы, в наших сыскных отделениях, в нашей полиции были другие порядки, если бы их только впервые применили в деле Ющинского? Увы, это картина привычная. И она объясняется одинаково и неуважением к человеку, и самомнением. Когда {14} на Луку Приходько улик вовсе не было, а было одно только подозрение, то сыскную полицию все-таки малейшее возражение против ее предположения приводит в негодование. Когда им говорят, что они ошибаются, они смело говорят, что это ложь. Как с ними смеют спорить, как смеют думать, что они ошибаются!
Это простейшие приемы нашего сыска. Горе нам, что они существуют, слава Богу, если этот процесс послужит нам на пользу, если он вызовет не только минутное негодование прокурора, если навсегда будут осуждены такие приемы. Но видеть в этом что-то особенное, чего в других делах не встречалось, видеть в этом следы еврейской руки - значит быть лучшего мнения о наших обыкновенных порядках, чем они этого стоят; и если прокурор будет так думать, он этого зла не уничтожит.
Но у обвинителей есть другой козырь; в деле Ющинского проявилась не одна беспомощность и неумелость наших официальных расследователей; в нем было то, о чем говорил прокурор, но чего обыкновенно не бывает, - были добровольцы, частные, сыщики, расследователи по собственному почину. Это вещь необычная, об ней надо поговорить, и они, эти добровольные сыщики, сыграли в этом деле свою роль, злополучную роль. Мы тут с прокурором будем во многом согласны. Да, эти добровольцы появились с разных сторон, и когда я видел их, то мне было и больно, и обидно. Вот один из таких добровольцев расследователей - репортер Барщевский, тот самый Барщевский, который 22 марта явился к следователю и дал ему показание, будто мать Андрюши Ющинского в чем-то виновата, потому что она не плакала, когда явилась к ним в редакцию. Когда я смотрел на этого господина Барщевского, мне было так же неприятно смотреть на него, как, вероятно, и прокурору. Я тоже {15} думал: "Вот человек, который воображает, что мать должна плакать у него на глазах, который удивляется, если мать пришла и не плачет, который не умеет молчаливого горя отличить от показного". Мать не плачет в приемной редакции, не изливает своего горя ему, г. Барщевскому, и этого для него уже достаточно, чтобы бежать к следователю, чтобы решиться заявить на родную мать подозрение.
Когда прокурор говорил, что это подозрение дорого стоило Приходько, потому что из-за этого подозрения их держали под арестом, из-за него им грозили, он был прав, но, гг. судьи, тут, как и везде, нужно быть справедливым. Это грустно, что было так сделано, но когда и в этом видят какую-то планомерность, когда вам теперь говорят, смотрите, как еврей Барщевский действовал в пользу евреев, смотрите, когда еще он начал отводить от них подозрения, тогда приходится, сказать: это неправда, это опять ночные страхи! Это кошмар, который пропадет, как только вы на него посмотрите днем.
Ведь в этот момент, двадцать второго марта, никакого подозрения ни на Бейлиса, ни на евреев и не было вовсе. Было загадочное убийство и только. Отводить кому-нибудь глаза и заметать следы было бы бесполезно, но было бы не только бесполезно, но и очень глупо, потому что показания Барщевского будут все равно проверяться. Пусть он бросил подозрение на Приходько. Сыскная полиция могла поверить ему и арестовать Приходько. Она могла поступить в этом случае, как всегда поступает, - держать под арестом, грозить, обманывать, уговаривать. Это большое горе для них, но ведь этим все и окончилось. Ведь Луку Приходько и его родных на суд из-за этого бы не поставили, а если бы и поставили, то был бы скандал, неправда бы обнаружилась. Это само могло бы создать подозрение, {16} и отводить глаза таким способом, когда еще никакого предположения на евреев не было, отводить глаза на заведомо невиновных, - ведь это был бы простой и глупый прием.