Убийство А Ющинского (Речь в Киевском Окружном Суде 25 октября 1913 года)
Шрифт:
Таким то способом, думает гражданский истец, из правдивого показания Чеберяковой и получилось лживое утверждение Красовского. Пусть именно так лгут, как вы говорите, г. гражданский истец. Но почему вы думаете, что лжет-то Красовский, а не наоборот? Почему вы не думаете, что именно Чеберякова вот как раз так и солгала, и из простого, правдивого и понятного предположения, о котором здесь передает Красовский, не состряпала именно так, как вы говорите, т. е. кое-что выпустив и кое-что прибавив, то свое невероятное объяснение, которому угодно вам верить? Да, неправда себя обличила, но это все же урок. Урок не только господам расследователям преступлений, они воочию должны теперь видеть, чему они подвергались.
Будь Чеберякова потоньше, не хвати она через край, не дай она такого показания, которое само себя обличило, которое само доказало, что она лжет в этом деле, к чему бы привело их расследование, за которое они так неумеючи взялись? Но это показание Чеберяковой - урок и другим,
Опытный следователь Фененко сразу понял, что весь рассказ ее ложь, но Бразуль-Брушковский не рассуждая ей верил и написал вслед за нею глупую ложь. И я вижу, к своему огорченно, что и наши обвинители не хотят понять, что их обманывают и тоже идут за Чеберяковой, не боятся того, куда она их заведет; и вы увидите еще на этом деле, куда она их завела, что им пришлось утверждать только потому, что они ей верили! Но я слишком долго остановился на этом эпизоде, я хотел на нем показать злополучные последствия этого частного розыска, тот вред, который они без всякой вины Бейлиса ему приносили; показать, чем в интересах обвинения стали из-за него пользоваться обвинители. Все, что произошло, было очень печально. Если бы от меня зависело, я бы вырвал эту страницу процесса. Но пусть это все-таки не помешает нам видеть другую сторону дела, не помешает быть справедливыми. Если Бразуль-Брушковский, убежденный в том, что Бейлис невиноват, что обвинение евреев - кровавый навет, если он своей суетой, своим расследованием повредил Бейлису и мешал правосудию, то ведь он был не один; и с другой стороны, со стороны обвинителей, были тоже добровольные сыщики, было тоже частное расследование, которое велось только в совсем ином направлении. Будем же справедливы. Я признал зло, которое сделали наши, почему прокурор не хочет признать того зла, которое сделали те, на кого он сейчас опирается? А ведь к ним у обвинителя совсем {25} иное отношение; он не находит достаточно слов, чтобы их восхвалять, их благородство, их самоотверженность, их служение правде. За них заступаются раньше, чем стали на них нападать.
Вам уже говорили, будто защита заранее опорочивает, чернить всех, кто принадлежит к политической организации "Двуглавый Орел". Вон политику из этого дела; я жалею, что это было сказано прокурором, так как отвечать на этот выпад я ему не могу, и было бы преступно с моей стороны заводить перед вами личные споры. Я, действительно, плохо верю членам "Двуглавого Орла", но здесь не в политике дело, не в их политических взглядах. Когда они сюда являлись свидетелями, я не сомневался, что к правде они нас не приведут; почему?
– Да потому, что они воображают, что уже знают всю правду. Ведь "Двуглавый Орел" - организация, у которой есть свои определенные, готовые взгляды на еврейство и на ритуал.
Голубев прочел одного Лютостанского и говорит, что с тех пор он в ритуальные убийства поверил. Достаточно было одного Лютостанского, лживой книги, давно опровергнутой, и Голубев перестал сомневаться в том, кто повинен в убийстве Ющинского. Им уже стало известно, что виноват Бейлис, что Бейлис должен быть виноват, виноват просто потому, что ритуальные убийства, по их мнению, существуют. Такие люди, которые правды не ищут, могут ли помочь ее отыскать? Что они могут сделать кроме того, чтобы мешать, чтобы тянуть все в одну, определенную сторону? А, между тем, у этих людей, как признал прокурор, в этом деле была роль несравненно более крупная, чем у Бразуль-Брушковского. Бразуль-Брушковского следователь пустил лишь тайком к себе на квартиру, а расследователи с той стороны, по словам прокурора, в {26} камеру следователя ходили, как к себе в кабинет. И посмотрите, как они там хозяйничают! Сначала следствие ведет Мищук. Хорош он или нет - я не знаю, убежден, что плох, потому что хорошая сыскная полиция у нас еще не воспиталась. Убежден, что Мищук в своем дознании поступал теми же отвратительными приемами, которые у нас вообще существуют. Но Мищук все-таки что-то искал.
Но когда деятели этих организаций, вольные расследователи увидели, что он расследует не в том направлении, в каком им было желательно, что ритуала он не находит, они ведут интригу против него, и Мищука устраняют. На его место назначили Красовского, и назначила его не власть, не следователь, не прокуратура. Мы спрашивали, кто на это место выбрал Красовского? Оказывается, это сделал господин Розмитальский. Кто он такой? По положению он бывший содержатель ссудной кассы, банкрот и вдруг оказывается, что, по его собственным словам,
Все те господа, которые следили за ним, все они знали, ни на минуту не сомневались, что убили евреи, что это ритуальное дело, и тот, кто был другого мнения, на их взгляд, был несомненно подкуплен. Красовский понимает, что кроме того начальства, которому он подчинен по закону, у него есть другое, которое за ним следит, которое ему не позволяет смотреть на дело иными глазами. И чтобы спасти свое положение, чтобы иметь возможность искать, ему приходится делать обидные и унизительные вещи, {27} приходится притворяться и лгать. Для того, чтобы против него не поднялась целая буря, ему приходится членам "Двуглавого Орла" угождать. Он говорит Голубеву и Розмитальскому, что и он подозревает евреев, что и он ищет улик против, них. Теперь Красовский обвиняется в двоедушии, но кто виноват в этом, кто сделал его необходимым, кто заставил его унижаться до объяснений перед Голубевым и Розмитальским, до притворства перед этими господами? И обвинение думает, что оно опровергло это объяснение тем, что Красовский о своих подозрениях против евреев говорил не только Голубеву и Розмитальскому, но и судебному следователю? Но разве эти правые разыскиватели в камере следователя, не как у себя дома? Разве не ясно было, что то, что он покажет следователю, станет известно и им? Ведь вот там, где разговор шел с глазу на глаз, куда правым сыщикам было добраться нельзя, у генерал-губернатора Красовский сказал то, что думал, т. е., что дело это рук не евреев, а дело воров.
Если ему он мог сказать правду, с ним мог быть правдивым, то говорить откровенно со следователем, который не смеет поставить наместо этих добровольных помощников, который дозволяет им опровергать его протоколы, делать приписки на них - Красовский не мог. За это двоедушие его теперь укоряют, а не хотят представить себе унизительное положение человека, которому вручают дело, на которого возлагают ответственность, но которому не позволяют по совести действовать. Вот то зло, несравненно большее зло, которое в это дело внесли расследователи справа, агенты патриотических организаций. Они не только мешали властям, они поднесь мешают и нам. И это естественно, потому что они молодые, горячие люди и внесли в это дело невероятное легкомыслие, что их возрасту {28} свойственно.
Что Голубев, прочитав Лютостанского, поверил в ритуальные убийства, это я ему в вину не поставлю; одни читают и в них верят, а другие отрицают, ничего не читая. Но дело совсем не в том, во что и почему верил Голубев. Важнее, как это отразилось на его показаниях. Вспомните ту историю, которую поднял Голубев с так называемым ходом в усадьбу Марра. Когда я слушал речи наших обвинителей, мне казалось, что я присутствовал при чем-то несерьезном, при какой-то игре, на каком-то представлении. Господа обвинители все до единого говорили о том, что в заборе усадьбы Марра была какая-то дыра, что эту дыру видел Голубев, в которую, будто бы, был вынесен труп. И мы все, всем судом, ходили туда, подходили к тому месту, где Голубев видел дыру, и нам говорили: "вот где труп пронесли". Но откуда взяли все это? Ведь даже если во времена Голубева там, действительно, дыра и была, то это вовсе еще не значит, что труп через нее проносили. Но кто же, в конце концов, видел эту дыру? Да никто, ни единый человек не видал. Сам Голубев ее никогда не видал. Он видел вовсе не дыру, а свежие гвозди в заборе и только. Только всего; несколько свежих гвоздей в заборе, которые он заметил в начале апреля, и вот уже все говорят о дыре, а гражданский истец Замысловский рисует картину: "Андрюша, на глазах свидетелей, вошел на завод Зайцева, и был вынесен уже трупом через эту дыру".
С первого раза кажется очень страшно и очень красиво - тут он вошел, а там его вынесли. И весь этот рассказ, все эти выводы из-за нескольких якобы свежих гвоздей в этом заборе. Мы спрашивали Голубева, сколько времени было этим гвоздям? Он говорил, я не знаю, может быть месяцев шесть. {29} И это улика, и этого достаточно, чтобы утверждать, что Ющинского здесь пронесли! Но чего же удивительного в том, что в забор гвозди вбивают? Как совершенно правильно заметил Шмаков, зимой заборы ломают, весной их нужно чинить. Тогда как раз кончалась зима, началась весна, снег более владений не ограждал, была слякоть, пора было привести забор в приличный вид. И вспомните к тому же, какое это было время. Это было как раз после открытия трупа Ющинского; там, за городом, было гуляние, кто только туда ни ходил. Теперь смеются над свидетелем Добжанским, который не нашел лучшего места пить водку, как возле пещеры; но вот сам студент Голубев ходил в нее ночевать, на спор пошел попробовать крепость своих нервов. Видите, что там происходило, сколько собиралось лишнего народа, сколько было ненужных поступков. Чего же непонятного, что Марра велел осмотреть забор, его перебрать, забить дыры, поправить гвозди, вбить новые доски. Какой же хозяин поступит иначе?