Убийство церемониймейстера
Шрифт:
– Не знаю. По манерам так прямо гранд-дама.
«Много ты понимаешь в гранд-дамах», – подумал Лыков и продолжил расспросы:
– Она была в опере с кем-то?
– Да оба вились вокруг нее, и Лерхе, и Дашевский.
– И кому отдавалось предпочтение?
– Скотине Дашевскому… – скрипнул зубами Простак. И Лыков впервые за всю беседу вдруг понял, что этот вполне мог заказать убийство.
– А что Лерхе, терпел? Это ведь он познакомил даму со своим соперником?
– Да, сам, по глупости. Викентий Леонидович потом при мне чуть не волосы рвал на голове, когда мы встретились
– Чем же?
– А он к своим руке и сердцу добавил еще и звание церемониймейстера. Принес ей письмо за подписью министра Двора, что именно его выбрали. Видать, для вдовы сие имело большое значение! Вот она Викентия Леонидыча и побоку…
– Что еще рассказал Лерхе?
– О! Там целый анекдот! Он вызвал обидчика на дуэль, но тот отказался. Дуэли ведь запрещены законом. Устин грозился пожаловаться в полицию! Что Лерхе его преследует и угрожает.
– И действительно обратился? Или только пуганул?
– Мне это неизвестно. Знаю лишь, что Викентий Леонидович все же отвесил Устину пощечину. Но даже после этого Дашевский драться не стал. А князю Долгорукову, когда тот спросил, правда ли это, сказал, что нет, никто его не бил. Вот же бесчестный человек! Его должны были рано или поздно зарезать!
– А как выглядит Мария Евдокимовна? Рост, цвет волос и глаз, особые приметы… Может быть, родинки или оспины на лице?
– Никаких оспин у нее нет, – вступился за даму титулярный советник. – Как выглядит? Красиво выглядит! Ростом с меня, волосы светло-русые, глаза… глаза, кажется, зеленые. Но может быть, и карие.
– Так зеленые или карие?
– Да не помню я! Один раз всего ее видел, тогда снег на улицах лежал. А сейчас июнь.
– Ладно. Что еще помните?
Дуткин задумался и стал похож на бегемотика. С дурацкими усами.
– Ну…
– Где живет Мария Евдокимовна, не звучало в разговоре?
– Нет. Вспомнил! – Дуткин радостно хлопнул себя по ляжкам. – Вспомнил важное! Устин стал прямо в опере говорить о богатстве вдовы, о том, что у нее двадцать тысяч дохода. Остались от первого мужа, от его дела.
– И что?
– А она ответила: какое там дело, так, пустяки, сдаю лабазы в Мокрушах.
Лабазы в Мокрушах! Это торговое место возле Пенькового буяна было из числа старейших в Петербурге. Аренда складов там должна стоить хороших денег. Теперь веселую вдову легко обнаружат… Лыков обрадовался, но не подал виду. Нужно было дожимать толстяка.
– Господин Дуткин, – начал он строгим голосом. – Вы понимаете, что история с займом покойному ставит вас в положение подозреваемого?
Финансист весь сжался и стал словно бы меньше.
– Да. Если б я знал… Дурень, вот же дурень!
– Я настоятельно советую вам ничего не утаивать.
– Ничего не утаил, все-все рассказал!
– Хорошо. Я верю вам. Вы человек умный и опытный, сами себе вредить не станете. Идите. И будьте готовы к тому, что следующая наша встреча будет уже не беседой, а официальным разговором.
На другой день Лыков опять вызвал Арабаджева.
– Василий
Коллежский асессор подтвердил.
– Но как вы могли выйти из Новороссийского университета кандидатом права?
– А почему же не мог? – удивился Арабаджев.
– Потому что эта ученая степень была отменена за год до того.
– В самом деле? Странно…
– Очень странно, Василий Михайлович. Что скажете в объяснение?
– М-м… Давно дело было…
– Вспомните, пожалуйста, иначе мне придется посылать запрос в Одессу.
Что-то мелькнуло в лице бакинца, но он мгновенно овладел собой:
– Да уже вспомнил! Меня же после окончания курса оставили профессорским стипендиатом [29] при кафедре обычного права. За успехи в учебе. И я стал готовить магистерскую диссертацию. Решил, так сказать, пойти по ученой стезе. Написать ее я написал, а вот защищать передумал.
– Почему?
– Сложный вопрос, Алексей Николаевич, – серьезно ответил Арабаджев. – Видите ли, во мне тогда произошел внутренний разлад. Причина банальная: неразделенная любовь. Старо, как мир… Я влюбился, сделал предложение – и получил отказ.
29
Профессорский стипендиат – в настоящее время это аспирант при кафедре.
– Кто она была?
– Дочь полковника из штаба округа. Но не хочется ворошить ту историю, она слишком интимна.
– Хорошо, я не буду спрашивать лишнего. Вы решили уехать из города?
– Да. Порвать все старые связи и отправиться туда, где меня никто не знает. Еще я принял православие. По тем же причинам.
– В каком смысле?
– Ну, вследствие духовного переворота.
– А! Понятно. Но что же с кандидатом права?
– Когда я отказался защищать магистерскую диссертацию, мне оформили прежнюю, кандидатскую. Так и получилось, что я вышел из университета с той ученой степенью, которая год как уже была отменена. И этот же год оказался потерянным для службы.
Объяснение было правдоподобным, и говорил Василий Михайлович убедительно. Грустная улыбка, печаль в глазах… Голос его дрогнул, когда он вспомнил давнюю историю. Скорее всего, его старая вера явилась одной из причин отказа барышни. Арабаджев почувствовал, что он человек второго сорта для главной нации. А тут еще мать умерла, и некого стало стесняться…
Сыщик отпустил бакинца, а сам принялся обдумывать услышанное. На этот раз Арабаджев ему понравился. Стали понятны его замкнутость и настороженность. Человек много лет один. Привык никому не верить и надеяться только на себя. Ни родителей, ни семьи. Считают ли его петербургские снобы за равного или смеются за спиной – мол, дикий человек, как его ни крести? Кто знает? Такие люди успешны в карьере, ибо для них это единственный путь наверх. Арабаджев хорошо продвигается по службе. Все сходится.