Убийство на Аппиевой дороге

Сейлор Стивен

Не сбывается то, что ты верным считал,

И нежданному боги находят пути.

Таково пережитое нами.

Не сбывается то, что ты верным считал…

Удастся ли Цицерону отвратить неизбежное? Сумеет ли он выдать завтра очередную блестящую, выворачивающую логику наизнанку речь, которая убедит судей вынести Милону оправдательный приговор? Это кажется невозможным. Но Цицерон столько раз добивался невозможного, одерживая верх в самых безнадёжных случаях…

Я вздохнул и свернул свиток. При этом кусочек пергамента в самом начале оторвался, и я тихонько выругался. Надо же. Свиток был очень старый, подаренный мне самим Цицероном. Он

часто дарил мне книги после успешного окончания дел; но эта была самой первой, с дарственной надписью.

Я снова развернул свиток и отыскал надпись.

Моему другу Гордиану с наилучшими пожеланиями.

Гордиану…

Кровь застыла у меня в жилах. Я знал, я чувствовал, я нутром чуял с самого начала. И всё же теперь, когда передо мной было подтверждение…

Быстро отыскав записку, которую неизвестный передал Бетесде, я положил её рядом со свитком.

Не волнуйтесь за Гордиана и его сына. Они целы и невредимы и позднее вернутся к вам.

Характерный росчерк при написании буквы Г в обоих случаях не оставлял сомнений: и дарственная надпись, и записка были написаны одной и той же рукой.

Я стал просматривать накопившиеся у меня за годы записки от Цицерона, но все они были написаны Тироном или другим секретарём под его диктовку. А дарственную надпись на «Вакханках» Цицерон сделал своей рукой. Я знал это совершенно точно, потому что книгу он подписывал на моих глазах.

Давус забормотал во сне, когда я потряс его за плечо. Остальные телохранители ворочались на своих постелях.

– Давус, проснись.

– А? Что? – Давус открыл глаза. При виде меня он заморгал и съёжился, точно я был каким-то чудовищем. – Хозяин, прошу тебя…

Голос его сорвался, как у мальчишки. Да что с ним такое?

– Давус, это я. Проснись же. Ты мне нужен. Нам надо идти.

Никогда ещё путь до дома Цицерона не казался мне таким долгим. Кровь шумела у меня в ушах. Я не стал будить Эко, хотя его это касалось не меньше, чем меня.

То, что я собирался сказать Цицерону, я хотел сказать ему один.

Глава 31

Прежде чем впустить нас, привратник долго разглядывал меня в глазок. Наконец он отворил двери. Давусу было позволено войти и ждать в передней; меня же провели в кабинет хозяина. Меня не удивило, что в столь поздний час дом был ярко освещён: странно было бы, если бы накануне такого дня Цицерон рано отошёл бы ко сну. Идя следом за привратником по коридору, я услыхал голос Цицерона и ответный смех Тирона.

Моё появление оба они встретили широкой улыбкой.

– Гордиан! – Цицерон шагнул ко мне и прежде, чем я успел уклониться, обнял, умудрившись при этом почти не коснуться. Затем, отступив на шаг, окинул меня взглядом пастуха, обнаружившего заблудившегося ягнёнка. – Итак, ты всё же пришёл. Могу ли я надеяться, Гордиан, что ты наконец прислушался к доводам рассудка?

– О, да. Я наконец прислушался к доводам рассудка. – Во рту у меня внезапно пересохло, и голос сделался хриплым.

– Ого, да тебе не помешает выпить. – Цицерон сделал знак привратнику, и тот тотчас же исчез. – Моя речь уже почти готова. Остались кое-какие штрихи. Лучше позже, чем никогда.

– Ты это о чём?

– Ну, судя по тому, что в Рим ты возвращался в компании с Марком Антонием, а потом ещё и побывал в доме Фульвии, ты должен хорошо знать, что у них всех на уме. Лишняя информация, знаешь ли, не повредит. Я хочу быть уверен, что все мои контраргументы

бьют в точку. Чем меньше сюрпризов найдётся у них для меня завтра, тем лучше. Должен тебе заметить, Гордиан, ты меня порядком напугал. Я уж думал, мы тебя потеряли. Но вот ты снова среди нас, как тебе и следует быть.

Я оглядел комнату. Тирон сидел среди множества пергаментных листов и свитков.

– А разве Целий не здесь? И где Милон? – одно его имя заставило меня непроизвольно сжать кулаки. Я глубоко вдохнул, стараясь успокоиться.

– Целий у себя дома. Вернее, в доме своего отца. Думаю, он уже спит, как ребёнок.

– Разве он не должен сейчас вместе с тобой работать над защитительной речью?

– Вообще-то… А, вот и вино, теперь ты сможешь промочить горло. Тирон, ты тоже выпьешь?

Моим первым побуждением было отказаться, но мне действительно позарез необходимо было пропустить глоток. Пригубив из предложенной чаши, я не сдержал удивления. Должно быть, это было лучшее вино в погребе Цицерона.

– Уже празднуешь? А не слишком ли рано?

– О, вижу, ты оценил моё фалернское. В моём доме твоё появление уже само по себе достаточный повод, чтобы праздновать.

– Где Милон? – спросил я.

– Не здесь, как видишь. У себя дома с Фаустой. Думаю, он спит и видит сладкие сны о своём консульстве в будущем году. Ты хочешь его видеть?

Я ответил не сразу.

– Нет. – Я не желал терять головы, я в присутствии Милона это, пожалуй, будет затруднительно. Я допил вино.

– Должен заметить, Гордиан, ты плохо выглядишь. Нам лучше поскорее покончить с делами, чтобы ты мог вернуться домой и хорошенько выспаться. Что до Целия с его защитительной речью, то могу тебе сообщить, что завтра в защиту Милона будет говорить только один адвокат – я.

– Что, остальные испугались и пошли на попятный? Даже Целий?

Его пыл заметно поубавился.

– Нет, дело совсем не в этом. Грязные слухи, будто друзья Милона покинули его, пущены клодианами – теми же, кто лживо утверждает, что Милон замышлял убить Помпея и захватить власть в республике. Они стремятся выставить меня глупцом, а остальных защитников Милона запугать. Говорю тебе, лучшие люди Рима по-прежнему на стороне Милона и с радостью засвидетельствовали бы его доброе имя. Но реформы Помпея отменили всякое свидетельство о репутации обвиняемого. Да я мог бы привести столько бывших консулов и преторов, готовых часами превозносить Милона за его добродетели, что выстройся они в ряд, этот ряд протянулся бы из конца в конец Форума! Но Помпей пожелал, чтобы на суде выступали лишь очевидцы – вроде тех отбросов общества, которых нам пришлось выслушивать на протяжении последних трёх дней.

– Если друзья Милона по-прежнему его поддерживают, почему защищать его будешь ты один?

– Да всё эти реформы Помпея, будь они неладны. На выступление защиты отводится три часа. Всего-навсего. Раньше ведь как бывало: у обвиняемого было два или три адвоката, и каждый мог говорить сколько угодно. А я за три часа только успеваю разогнаться. Так что я попросту хочу сам использовать все эти три часа. У обвинения вообще всего два часа. Что ж, тем хуже для них. Пусть трое обвинителей частят, торопливо перебирая свои заметки. Их речи получатся поспешными, сбивчивыми и оттого малоубедительными, в то время как я смогу использовать всё отведённое на время, чтобы медленно, последовательно, неумолимо привлечь судей на нашу сторону и превратить в своих союзников.