Убийство на верхнем этаже
Шрифт:
Он постарался тихонечко прикрыть дверь, но, видно, недостарался. Прежде чем он успел сделать два осторожных шага по коридору, дверь широко распахнулась и ясный голосок окликнул его — живой, свежий, утренний голосок Исполнительной Секретарши.
— Доброе утро, мистер Шерингэм. Не могли бы вы зайти на минутку? Вы, — любезно прибавила мисс Барнетт-младшая, — вы мне не помешаете.
— Благодарю вас, — сказал Роджер и пошел за ней следом.
— Мне передали, что вы слишком заняты сегодня, чтобы диктовать, поэтому я решила — займусь перепечаткой. На вашем столе
— Бумаги? — слабо переспросил Роджер. Он поглядел на аккуратную стопку возле машинки и тут же отчаянно схватил ее, как, бывает, хозяин выхватывает у щенка полупрожеванный воротничок — и совершенно напрасно, сам ведь знает: никогда уже воротничку не быть таким, как прежде. Это были его заметки, предназначавшиеся для досье «Тайна „Монмут-мэншнз“».
Вчера вечером он как раз их просматривал.
И, видимо, забыл убрать в папку перед тем, как отправиться спать.
— Вы прочли это? — сурово, как ему показалось, осведомился он.
Мисс Барнетт на его суровость никак не прореагировала.
— О да, я вполне разобрала. Наверно, вам действительно нужно, чтобы было так много вставок и поправок? Это, знаете ли, очень осложняет работу. Но в целом да, мне кажется, я вполне справляюсь.
Роджер сглотнул что-то, застрявшее в горле.
— И до каких пор?
— До какого места? — мягко уточнила мисс Барнетт. — Я на середине третьей страницы. Медицинское освидетельствование тела моей тети, — добавила она так, словно речь шла о чужой тете.
— Я буду диктовать, — заявил Роджер.
— Прекрасно, — спокойно согласилась она, снисходительно подразумевая, что должны же писатели иметь свои маленькие прихоти и настроения; тактичная секретарша принимает подобные капризы как нечто естественное. Она уселась за пишущую машинку и вставила чистый лист бумаги.
— «Надо спрашивать маму», — объявил Роджер почти свирепо.
— Прошу прощенья?
— «Надо спрашивать маму».
— Боюсь, что я не вполне понимаю.
— Название рассказа. Роджер Шерингэм, «Надо спрашивать маму».
— О, простите.
Шелковистые щечки мисс Барнетт слегка порозовели, обретя чуть более темный тон, отчего могло показаться, что мисс Барнетт действительно смущена. Смягчившись, Роджер продолжил диктовку.
Диктовал он без перерыва до часу дня. «Если ей действительно хочется работать, — думал он, — так. Богом клянусь, пусть работает». Но и ему приходилось усилием воли направлять свое воображение по нежеланному руслу, ибо если способность к сосредоточенности — это достоинство, то еще большее достоинство — способность сосредоточиться на теме, не вызывающей ни малейшего интереса. Впрочем, рассказ не задался, и Роджер отдавал себе в этом отчет. Было очевидно, что и для мисс Барнетт это не тайна. Она молчала, но движение ее бровей было достаточно красноречиво.
Ровно в час дня она встала из-за стола, накрыла машинку чехлом и надела шляпку, а Роджер помог ей облачиться в пальто.
— Я вернусь, — сказала она, — ровно в два тридцать.
— Сегодня вы мне больше
— Но вы не закончили свой рассказ. — В тоне мисс Барнетт был слышен упрек.
— Ничего. Я закончу его завтра.
— Отлично. В таком случае я продолжу перепечатку ваших заметок по поводу убийства моей тети. — И, вынув из сумочки пудреницу, она принялась пудриться.
— Нет, — сказал Роджер, как завороженный наблюдая за этой процедурой. Вообще-то ему не раз приходилось видеть, как женщины пудрятся, но с мисс Барнетт пуховка как-то не сочеталась. Результат тем не менее вполне мог восхитить.
Она помолчала, подняв на него свои красиво очерченные брови.
— Почему?
— Потому что мне не нужно, чтобы вы их печатали, — упрямо ответил Роджер.
Этот смехотворный довод мисс Барнетт отвергла живой гримаской.
— Вздор! Там так все перечеркано! Если вы вообще хотите ими пользоваться, их, конечно же, следует перепечатать!
Он не нашелся что возразить и вдруг совершенно неожиданно для себя самого согласился:
— А впрочем, ладно, печатайте. — И, в последний раз бросив взгляд на прелестно выточенный носик мисс Барнетт, в это мгновение покрываемый вторым слоем пудры, Роджер вышел из кабинета.
Позже, в одиночестве сидя за обеденным столом, он обдумывал причины, побудившие его принять это внезапное решение, и расположил их примерно в такой последовательности:
(1) Она сказала, что прочла лишь столько, сколько напечатала, но я не поручусь, что она в данном случае не лукавит.
(2) Если я прав и она прочла все, нет смысла возражать против перепечатки всех заметок, потому что в перепечатке они, что и говорить, нуждаются.
(3) Если же я не прав и она их не прочитала, ничего плохого не случится, если она узнает, что я думаю об убийстве ее тетки. Не является ли желание скрыть от нее мои мысли просто инстинктивным стремлением к секретности? Уверен: предупреди я ее, что это конфиденциальная информация, можно не сомневаться, что она не разнесет ее дальше.
(4) Безусловно, она очень умна. И, если помнить, что речь идет о смерти ее собственной тетки, на редкость объективна. Разве не может меня интересовать, само по себе, ее мнение о моей версии? Разве не стоит узнать его и принять к сведению? Думаю, что следует.
(5) Разве не может она быть мне полезной в сборе данных по этому делу? Уверен, что может.
(6) Мысль, побудившая меня согласиться с перепечаткой, подсознательно состояла, видимо, в том, что перепечатка даст прекрасную возможность ознакомить ее с моими соображениями, не требуя от меня комментария. Я, следовательно, ни о чем ее не спрошу и буду ждать, что она сама скажет.
(7) Почему мое решение совпало по времени с моментом, когда она пудрилась? Каюсь, но это именно так. Может, я остерегался довериться механизму, хотя и эффективному, а пудреница навела меня на мысль, что под эффективным механизмом скрывается живое существо? Интересно. Надо подумать.