Убийство по-китайски
Шрифт:
Я слушал с интересом, но больше дивился тому, что не могу углядеть следов нашего предприятия.
– Найти своих не можете? – понял мое замешательство Иван Федорович. – Да вы не туда глядите. Вот же они.
Он ткнул куда-то налево и назад. Я обернулся, и застыл. На небольшом церковном дворе почти у самой паперти стояла телега. Позади нее сидел худенький послушник в рыжеватой рясе и читал книгу. Больше на дворе не было никого, если не считать крутящегося у лошадиных копыт кота да саму лошадь, что спала, уткнув морду в торбу.
– Что, удивительно вам? – продолжил Иван. – А не удивляйтесь. Нет никого, не будет, да и не было. Вот.
– Как же так…
– Да что же тут такого? Или вы считали, что толпы голодных малюток будут осаждать вашу несчастную телегу?
– Иван Федорович, не понимаю, отчего вы насмешничаете? Ведь голодных много, я сам видел. И неужели вы будете это отрицать?
– Ни в коем случае не стану отрицать. Даже подтвержу. Да только что же из этого следует? Из наличия голодных? Что их нужно непременно обедом накормить? Это, если вам будет угодно, все равно что гангрену свинцовой примочкой лечить. Уж это-то ваш друг-доктор должен же понимать! – заговорил он внезапно с большим раздражением в голосе. – Логика должна быть в поступках, уважаемый Аркадий Павлович. А в тех поступках, где ее нет… вот, пожалуйста, любуйтесь. Да не смотрите вы так удивленно. Что вы как ребенок! О чем вы думали? Ну, хорошо, накормите вы этих детей, предположим. А дальше-то что?
– Как что? – растерялся я под его напором.
– Да вот так. Хорошо, накормили вы какого-нибудь Егорку, что от мастера сбежал и в Чертовом конце подвизается, а дальше что этому Егорке делать? Мастерству он не учится, он же как раз от такого ученья-мученья и сбежал. Какой-нибудь кузнец или портной бил его нещадно, вместо раба использовал, вот он и дал тягу. Так, нет? Вот, значит, ремеслу он учиться все одно не станет. В деревню к тятеньке тоже не воротится, там и без него семеро по лавкам.
– Зато воровать не приучится.
– А хорошо ли это? Как вы считаете, он и воровать, или, скажем, побираться не станет? Да не спешите вы с ответом. Что вы, ей-богу. Хоть на шаг вперед подумайте, а потом уж говорите. А вот если вы на шаг… да что там, на полшага вперед заглянете, то и увидите, что еда ваша бесплатная ничего хорошего Егорке по большому счету не сулит. А знаете почему? Потому что вы давать даром пытаетесь. А это, по моему выстраданному убеждению – заметьте, выстраданному, – не меньшее преступление, чем даром брать. Вот так вот.
– Ладно, хорошо, пусть. Но сегодня-то для многих эта еда была бы спасением.
– Так почему никого нет? Это спросить хотите. А я еще раз вас подумать попрошу. Как вы считаете, если все устроено каким-то порядком, пусть вам лично и не очень приятным, есть в этом порядке смысл? Вот то-то. Есть! Не может не быть. Иначе все уж давно бы развалилось и по-иному устроилось. Вы, русские, всегда в небо норовите. Все на небесный манер покроить пытаетесь. А не понимаете, что либо уж все должно быть как на небеси, либо уж все по-земному. А по-земному-то оно всегда кому-то пользу приносит. И детки эти голодные тоже. И не надо глаза закрывать. Присмотритесь к миру-то и увидите, что и трушниковы с голодных живут, ибо труд их дешев, да жизнь ничего не стоит. А все более поймите, что и преступникам да нищим тоже себе смену растить надо. Вот мы стоим, а вокруг-то эти лавочки. Ведь это вывески. А за ними скупка краденого, бордели и прочее, что очень неплохой доход приносит, смею заверить. Наверху такой пирамидки сидит какой-нибудь Иона Савельич – как у нас в Норах. А внизу как раз вот эти самые Егорки. И тут вы со своей кашей.
– Я понимаю, куда вы хотите склонить. Эти идеи… В университете, когда я обучался, поверьте, мы тоже много об этом говорили, о сломе системы и прочее. Однако, пока этого нет, нельзя же просто так смотреть на все происходящее?
– А это уж я не знаю. Это как вам будет угодно. И честь имею кланяться. Тем более что и вас оставлю в компании. Вот и доктор подошел.
Действительно, к нам приближался Борис. Иван Федорович ждал его с каким-то почти ожесточением, и едва Самулович приблизился, как тут же откланялся и развернулся уходить. Но потом все же затормозил. Внимательно оглядел нас своими раскосыми, абсолютно черными глазами и уже без всяких эмоций сообщил:
– Слух пустили про ваши каши, что это доктор эксперименты проводит. Подмешивает всякие лекарства и смотрит, что будет. Дети бесхозные, на ком и смотреть, как не на них. И кстати, доктор под следствием за убийство. Вот так-то, господа. Прощайте.
Я ошарашенно смотрел вслед удаляющейся фигуре. Иван Федорович шел через площадь размашистым шагом и, похоже, действительно был в этих местах почти свой. Ему уступали дорогу. Некоторые кивали. У трактира «Знахарь» он остановился. Снова нашел нас глазами, потом развернулся и скрылся за дверью.
22
– И ведь смотри как. Можно подумать, он и русским себя не считает, – протянул Борис.
– Ты что же, подслушивал? – удивился я.
– Так… стоял недалеко, да вы меня не видели, – рассеянно, как от незначительного факта, отмахнулся Борис. – Однако интересно. Теперь все становится на места. Не находишь?
– Что становится?! Я ровным счетом ничего не понял.
– А то, что влезли мы, действительно, со своими кашами в чужой монастырь. Вот уж прав Иван Федорович. Большой ум, хотя и несчастный. И заметь, как только умный человек у нас, так сразу норовит от отечества в сторонку. Хочет себя китайцем считать, хотя ну какой китаец? Он истинно русский и есть, одним тем, что вопросы такие перед собой ставит, он русский. И я русский, и ты, хоть и провел полжизни за границей, а все-таки ничем из нас эту русскость не уберешь. Как считаешь?
– Так… может, ты и прав. А только что ж делать-то, Борис? Вот сейчас конкретно нам что делать?
– Да не знаю пока. Ясно, что первый блин комом. Видишь, Аркадий, чудо кормления хлебами, оказывается, еще и потому чудо, что хлеба эти есть согласились. Впрочем, я все-таки убежден, что и мы правы во многом. Что же, если мы не в силах ниспровергнуть основы несправедливости, так уже и руки сложить? Глядеть на все безучастно? Плохо только, что слух про нас гадкий пустили, да? А ведь остроумно подпустили слушок, но ничего, мы еще посмотрим.
Он внезапно снова повеселел. Хлопнул себя по бокам и повернулся к воротам.
– Алексей Сидорович, Алексей Сидорович! – еще от входа крикнул он послушнику. – Дорогой мой, вы, наверно, поезжайте обратно. Видите, как тут все у нас развалилось. Передайте отцу келарю, что я обязательно к нему буду и все ему поясню.
Мы подошли, помогли удобно расположить поклажу, накрыли груз рогожей. Борис обменялся с послушником рукопожатием, лошаденка мотнула головой и потянула телегу, зацокали копыта, повозка выехала за ворота и покатила вдоль площади к Подольской улице и дальше все в гору, к монастырю. Мы стояли, грустно глядя на финал нашего мероприятия, рынок же, казалось, вовсе не обращал на всю нашу суету внимания. Только несколько раз мне удалось перехватить короткий любопытный взгляд. В основном же от нас чуть не демонстративно отводили глаза. Я был подавлен, Борис, напротив, снова обрел свой деятельный оптимизм. Сбегал в церковь к отцу иерею, сунул деньги дворнику, потом помахал мне рукой, велел обязательно быть вечером у дяди и заспешил на угол, взять ваньку.