Убийство по-китайски
Шрифт:
Я с сожалением развел руками.
– Не успел. Как раз собирался глянуть, но тут болезнь…
– Да-да. Отравление. Однако жаль. Понять не могу, зачем все это. Я расспросил управляющего, он утверждает, что ничего необычного в бумагах не было. Правда, наверное, опытный человек мог бы составить мнение о тяжелом состоянии предприятия. Как думаете?
– Возможно. Прибыль, конечно. Падение продаж… Впрочем, основное-то – кредиты. А тут все зависит от того, на какую компанию брали кредит и где отражали. У Василия Кирилловича три основных компании было. Могу поспрашивать, посмотреть, если хотите.
– Да сейчас уже, наверное, и смысла нет. Все и так известно. Почему было не подождать? Зачем красть документы? Я было подумал, что в этих папках какая-то афера скрыта, но управляющий уверял, что нет. Обычный год, обычная отчетность. Результаты плачевные – это да, но причины нам только что разъяснили.
– А может, наврал управляющий? Может, он и жульничал?
– Все может быть. Я к нему филера приставил…
Он задумался. В это время в дальнем конце коридора раздались голоса и шаги. Скрипнула дверь, в освещенном дверном проеме появилась Ольга Михайловна. За ней маячила несуразная фигура Самуловича.
– Боже мой, господа, какой стыд. Бросила вас совсем одних, – всплеснула руками хозяйка. – Вы даже без света сидите. Что же Александр или Иван не распорядились?
Она подергала за сонетку и снова повернулась к нам.
– Что говорить, мы в смятении и дом в смятении. Петр Николаевич, вы курите. Дайте, пожалуйста, спички, я хоть на столе свечи зажгу.
– Не беспокойтесь, дорогая Ольга Михайловна. Право, все пустяки. Я сам зажгу. Мы чудно сидели с Аркадием Павловичем. И совершенно нам было ничего не нужно.
– Что же, действительно все вас бросили? Как неловко.
– Что вы, что вы. Присядьте. Это мы должны извиняться. В такую минуту любой лишний человек в доме в тягость. Я же понимаю. Однако не могли мы уехать, не попрощавшись, и… Как здоровье Дмитрия Васильевича?
– Лучше, чем я ожидал, – ответил за хозяйку Самулович. – Однако налицо крайнее эмоциональное истощение, слабость сердечной мышцы, общая подавленность рефлексов… Совершенно не могу допустить возвращения пациента в камеру. Мы с Ольгой Михайловной вынуждены просить о разрешении поместить Дмитрия в его бывшую комнату монастырской гостиницы. Я смогу там организовать должный уход – мы в хороших отношениях с братией, и опыта в таких делах у монахов достаточно.
– Разумеется! Делайте, как считаете правильным, – замахал руками Выжлов. – После всего, помилуйте. Арест был чудовищной ошибкой. В общем, я сам объяснюсь с Дмитрием Васильевичем позже, когда он поправится. Что называется, коли наломал дров, так и неси ответ, – он светски улыбнулся.
– Правильно ли я поняла, вы полностью сняли обвинения? – вскинула на него глаза Трушникова. – Я… очень рада.
Это известие ее так взволновало, что она на минуту отбросила свою всегдашнюю сдержанность и в волнении заходила по комнате.
– Помилуйте! Какие могут быть сомнения. Я уже говорил Аркадию, что и сам перестал верить в эту версию. Еще до сегодняшнего дня. Но для вида и в целях следствия решил оставить Дмитрия Васильевича под надзором. О! Как я переживаю, что все это тяжело сказалось на его здоровье!
– Как неожиданно. Впрочем, радость! – все еще взволнованно перебила Ольга Михайловна. – Однако что же теперь? Есть у вас новые… подозреваемые? Впрочем, я, разумеется, не должна вмешиваться в ход следствия. Но вы, пожалуйста, поймите и меня, Петр Николаевич, все это дело – это такое напряжение. И все вокруг нашей семьи.
Она села на стул у окна. Выжлов же кинулся уверять, что нисколько не обижен ее вопросом, но, напротив, считает такой интерес естественным, упомянул о своем бесконечном к ней почтении, принялся объяснять источники и основания своей «чудовищной ошибки» и вообще повел себя с таким тактом и любезностью, что я почти проникся к нему симпатией и одновременно – некоторой невольной ревностью. Борис сидел в стороне со своим чемоданчиком и не только не был в умилении от разыгрываемой сцены, но, похоже, даже ею тяготился. Лишь только в словесном потоке наметилась брешь, тут же вклинился, и самым неделикатным образом.
– Ольга Михайловна, мы сейчас уходим. Я прослежу за устройством нашего пациента в монастыре, но позвольте один вопрос.
Трушникова устало кивнула.
– Аркадий глядит на меня волком за то, что я вас мучаю, – продолжил Борис, кинув на меня быстрый взгляд. – Да я и сам понимаю, что вы устали. А все-таки не могу не спросить, откуда вы знали, что дела вашего мужа расстроены? Вы ведь не были вовлечены в семейные предприятия.
– Помилуйте! Да какое это имеет значение! – пророкотал Выжлов. – Да и к месту ли именно теперь?
– Ничего, Петр Николаевич, я расскажу. Убийство мужа – перед ним все меркнет. Мельчают все наши удобства, неудобства, переживания. Я уверена, что Борис Михайлович имеет веские основания для подобного вопроса. И я не намерена ничего скрывать, однако прошу вас отнестись к моему признанию с той деликатностью, которая вам всем, господа, присуща. Дело в том, что… Ах ладно, думайте как хотите, но я получила… от Дмитрия Васильевича письмо. Боже мой, – она закрыла лицо руками, – какой стыд даже говорить об этом.
Сердце мое разрывалось от жалости.
– Прошу вас, не судите строго. Это вовсе не была переписка. Я никогда ему не писала и до того дня почти девять лет вовсе ничего о нем не слышала. И вот в прошлом году на свои именины поехала я в Успенский женский монастырь, как и обычно. Там мне и передали записку. Запечатанную. Я, каюсь, подлая была. Вскрыла. Знаете еще, господа, что гаже всего?
– Ольга Михайловна, дорогая, да что вы… – пробормотал я.
Но она только помотала головой. Глаза ее вспыхивали, из гладкой прически выпал локон и все падал на глаза, а она откидывала его рукой.