Убийство по подсказке (сборник)
Шрифт:
Базиль еще раз осмотрел всю мастерскую.
– Когда вы вчера впервые вошли сюда, вы не заметили ничего настораживающего?
– Абсолютно ничего, – ответил Лазарус. – Только одно: очевидно, это дело рук человека, хорошо знающе этот район, так как только люди из этого района знают где находится моя мастерская.
– К сожалению, все наши подозреваемые хорошо знают этот район, так что эта деталь нам не поможет. Значит вы не располагаете никаким «ключом» к опознанию злоумышленника? – вздохнул с огорчением Базиль.
– Что вы сказали?
– Итак, канарейку выпустили из клетки. Почему он это сделал? Очевидно, должна существовать какая-то причина,
– Но что же, черт возьми, это может быть?
– Не знаю. Клетка большая, просторная, содержится в чистоте, птичке здесь удобно. Таким образом, никакой причины для такого поведения не имеется. И все же кто это сделал, а все, что человек делает, всегда имеет свою причину, объясняется эмоциональным мотивом, сознательно или бессознательно. Иначе он так бы не поступил.
– Но некоторые люди поступают просто так, без причин, – начал было Лазарус, – каприз, прихоть…
Базиль улыбнулся.
– Вам так же не нравится современная психология, как и современная музыка? Она утверждает, что даже простого каприза есть свой мотив. Даже такое не подчиненное воле действие, как заикание, имеет причину, хотя, скажем, заика не может объяснить, почему у него такой дефект. Наш злоумышленник протянул руку, раскрыл ладонь и пальцем открыл дверцу, потянув ее на себя. Как видите, замок в клетке тугой, и для того, чтобы его открыть, нужно затратить определенную мускульную энергию. Но нельзя заставить мышцы работать, если только мозгу не возникает какая-то эмоциональная искра. Каким бы по характеру ни было действие – рациональным, иррациональным, каприз, прихоть, – всегда при этом должен наличествовать какой-то импульс. Очевидно, преступник чем-то руководствовался, выпуская птичку волю, испытывая при этом какие-то чувства. Если бы только мы могли определить, почему он так поступил, то в наших руках был бы «ключ» к опознанию убийцы.
Та серьезность, с которой Базиль излагал свою теорию, произвела на Лазаруса впечатление.
– Может, в основе его поведения лежала жестокость? Птица, которая привыкла к клетке, часто бывает поражена неожиданно предоставленной ей свободой. Тогда она может повредить себе крылья или ножки?
Базиль подумал немного, а затем отрицательно покачал головой.
– Если все дело было в жестокости, то почему он сам не причинил ей никакого вреда? Или, по крайней мере, выпустил на улицу из окна, где обычный холод или какая-нибудь голодная кошка, наконец, другая птица посильнее могли свободно лишить ее жизни?
– Вполне резонно, но… – Лазарус вновь улыбнулся своей мудрой улыбкой. – Если этот взломщик – убийца, то вряд ли можно предположить, что, выпуская птицу на волю, им руководило сострадание. Сентиментально настроенный человек мог пожалеть птичку в клетке и представить себе, что на свободе ей будет лучше. Но тот мужчина или та женщина, который хладнокровно, ножом, убивает другого человека, вряд ли испытывал жалость к какой-то птичке!
– Это очень интересный вопрос, – ответил Базиль. – Невероятно, но все же самая любопытная черта в характере и природе человека заключается в том, как он ухитряется удерживать доброту и жестокость в отдельности, в непроницаемых отсеках своего сознания. Нацистский главарь Юлий Штрейхер, жестокость которого по отношению к себе подобным хорошо известна во всем мире, плакал, как ребенок, когда умерла его любимица – канарейка. Во всяком случае маловероятно, что убийца пожалел Дикки, потому что она сидела в клетке, но и такого предположения нельзя сбрасывать со счетов. Какое-то чувство, сознательно или бессознательно, все же руководило им, когда он отпирал клетку. Но какое? Мы даже не можем с уверенностью сказать, что это сделал тот, кто обожает канареек, или же, напротив, тот… кто их ненавидит…
Лазарус тяжело вздохнул.
– Значит, в этом случае действия убийцы по отношению к Дикки, ее освобождение из клетки не дают вам никаких сведений, никакой подсказки о личности убийцы?
– Хотелось бы… – Базиль смотрел, не отрываясь, на канарейку, которая с большим удовольствием прыгала с жердочки на трапецию и обратно. – Хотелось бы… – повторил он тихо… – Знаете, Лазарус, я оставлю вам свой адрес. Если вам удастся выяснить что-нибудь еще об это злоумышленнике, то буду рад, если вы сразу же сообщите мне об этом…
Глава восьмая
СЛУХИ, ПРИУКРАШЕННЫЕ СОТНЕЙ ЯЗЫКОВ
Ресторан «Капри» находился в подвальчике. Вниз, в тускло освещенный, похожий на пещеру зал, окрашенный в красно-белые тона, вела небольшая лестница. Темные, выложенные грубым камнем стены оживляли встроенные в них зеркала и висящие в рамках карикатуры на различные театральные знаменитости. Плюшевый ковер скрадывал звук шагов. Столики располагались вокруг стен перед кожаными диванчиками. В центре возвышалась буфетная стойка, демонстрировавшая посетителям всевозможные лакомства – копченую холодную индейку, заливное из голубятины, яркие ягоды земляники, только что извлеченные из теплицы, и громадный торт с зеленоватой начинкой, пропитанной ромом. На переднем плане располагался небольшой бар в виде подковы. Там и нашел Базиль Полину с Роднеем.
Их бокалы были пусты. В пепельнице перед Родом возвышалась гора сигаретных окурков. Полина держала на коленях свой обычный альбом для рисования, а ее карандаш по-прежнему быстро сновал, рисуя профили посетителей. Это занятие всегда свидетельствовало о ее душевном беспокойстве.
– Привет, – поздоровалась она с Базилем. – Марш Ингелоу еще не показывалась.
– А я и не рассчитываю, что она придет, – ответил он. – Может, сядем за столик?
Они нашли один, который стоял прямо возле входа Полина и Родней сели на диванчик, а Базиль придвинул кресло и сел напротив. В зеркале над головой Полины был отлично виден сам вход, лестница и большая часть ресторанного зала. Они заказали пиво и местного изготовлен сосиски, чем, собственно, и был знаменит этот ресторан Нью-Йорке.
– Почему же нет мисс Ингелоу? – поинтересовался Род.
Полина пожала плечами. Базиль рассказал им о своем визите к Ванде, не отрывая взгляда от зеркала.
– И в результате, – заключил он, – Ванда все же опознала Владимира как Джона Ингелоу.
– Боже! – вырвалось у Полины.
Род, судя по его виду, был удивлен не меньше. Щеки Полины залила пунцовая краска.
– Значит, если Ванда действительно выходит замуж за Ингелоу… тогда, может, ты меня простишь? – И она повернула свое сияющее личико к Роду.
Базиль улыбнулся. Наблюдая за ними и радуясь за них душе, он все же чувствовал себя не в своей тарелке и поэтому не мог не внести в эту радостную атмосферу некоторый оттенок вполне оправданной настороженности.
– Тем более странно, что Ванда вела себя подобным образом… – проявляя такой интерес к Роднею.
Радость потускнела на лице Полины, как тускнеет поверхность зеркала, когда на него подышишь.
– Может, она старается добиться восхищения собственной персоной от каждого встречного мужчины?