Убийство Роджера Экройда
Шрифт:
– Так вот, он был отравлен, – сказал Экройд.
У него был тяжелый и бесцветный голос.
– И кем же? – резко спросил я.
– Своей женой.
– Откуда вы это знаете?
– Она сама мне об этом сказала.
– Когда?
– Вчера… Боже мой, вчера! А кажется, что прошло уже лет десять!
Я ничего не сказал, и он продолжил:
– Вы понимаете, Шеппард, что все это должно остаться между нами, не должно выйти за стены моего кабинета. Мне нужен ваш совет – я не могу один тащить все это на себе. Как уже сказал, я не представляю, что делать.
– А вы
– Вот как все произошло. Три месяца назад я сделал миссис Феррарс предложение. Она мне отказала. Я предложил во второй раз, и она согласилась – правда, запретила мне объявлять о помолвке, пока не закончится год ее траура. Вчера я нанес ей визит и сообщил, что со времени смерти ее мужа прошел уже год без трех недель и что не имеет смысла скрывать далее нашу помолвку. Я уже несколько дней видел, что она довольно странно себя ведет. И вот вчера, совершенно неожиданно, без всякой на то причины, она полностью раскололась. И… и все мне рассказала. О своей ненависти к этому животному – своему мужу, о своей растущей любви ко мне и том, какие жуткие шаги она предприняла. Яд! Бог мой! Это было абсолютно хладнокровное убийство.
На лице Экройда я видел ужас и отвращение. Наверное, миссис Феррарс тоже их увидела. Экройд не относится к типу тех мужчин, которые из-за любви готовы простить все, что угодно. В основе его характера лежит гражданская добропорядочность. Все, что в нем было законопослушного и надежного, должно быть, восстало против этой женщины в момент ее откровений.
– Да, – продолжил он негромким, монотонным голосом, – она призналась во всем. У меня создалось впечатление, что об этом знал еще один человек, который стал ее шантажировать, требуя громадные деньги. Вот это и сводило ее с ума.
– И кто же это был?
Перед глазами у меня вдруг появилась картинка Ральфа Пейтона и миссис Феррарс, идущих совсем рядом. Их головы тесно сдвинуты. На мгновение я почувствовал тревогу. Если только представить себе… нет, это совершенно невозможно. Я вспомнил, с какой открытостью говорил со мной Ральф. Полный абсурд!
– Она не назвала его имени, – медленно произнес Экройд. – Более того, даже не сказала, что это был мужчина. Но, конечно…
– Конечно, – согласился я, – это должен быть мужчина. Вы кого-нибудь подозреваете?
Вместо ответа Экройд застонал и обхватил голову руками.
– Не могу, – сказал он. – Я теряю разум, просто думая об этом… Нет, я даже не буду высказывать вам эту дикую мысль, которая пришла мне в голову. Хотя вот что я вам скажу: нечто в ее словах заставило меня подумать, что этот человек относится к моему домашнему кругу… но ведь это невероятно! Должно быть, я ее неправильно понял.
– И что вы ей сказали?
– А что я мог сказать? Естественно, она увидела, какой это был для меня шок. Ведь сразу же возникал вопрос: что я должен делать в этом случае? Понимаете, она сделала меня соучастником уже свершившегося факта. И поняла все это быстрее, чем я, – так мне кажется. Я был совершенно ошарашен, понимаете? Она попросила дать ей двадцать четыре часа – взяла с меня слово, что до конца этого времени я не предприму никаких шагов. И она абсолютно твердо отказалась назвать имя негодяя, который ее шантажировал.
– Нет, нет, – ответил я. – Не надо так все преувеличивать. Вы совершенно не виновны в ее смерти.
– Вопрос в том, что мне делать теперь? Бедняжка умерла. К чему ворошить прошлое?
– Соглашусь с вами, – кивнул я.
– Но есть и еще один момент. Как мне добраться до этого мерзавца, который довел ее до смерти? Он знал о первом преступлении – и вцепился в него, как какой-то мерзкий стервятник. Она заплатила за все. Так что же, он так и останется ненаказанным?
– Понимаю. – Я говорил очень медленно. – Вы хотите ему отомстить? Но ведь это приведет к ненужной огласке, вы меня понимаете?
– Да, я подумал об этом. Я уже давно прокручиваю это у себя в голове.
– Я согласен с вами в той части, что мерзавец должен быть наказан, но не надо забывать о цене этого наказания.
Экройд встал и прошелся по комнате, потом опять опустился в кресло.
– Послушайте, Шеппард, а что, если мы оставим все как есть? И если от нее не будет никаких известий, то пусть все будет как будет.
– А что вы имеете в виду, говоря об известиях от нее? – полюбопытствовал я.
– У меня очень сильное подозрение, что где-то… как-то… она оставила для меня послание, прежде чем умерла. Это только предположение, но я ничего не могу с собой поделать.
Покачав головой, я уточнил:
– Но она ведь не оставила ни письма, ни какой-нибудь записки?
– Шеппард, я уверен, что она это сделала. Более того, я чувствую, что, совершив самоубийство, она хотела, чтобы все это стало известно широкой публике – хотя бы для того, чтобы отомстить человеку, который довел ее до такого отчаяния. Я верю, что если б я в тот момент был рядом, то она назвала бы его и умоляла бы меня во что бы то ни стало отомстить ему… – Экройд посмотрел на меня. – Вы верите в предчувствия?
– В какой-то степени. Особенно если, как вы говорите, от нее должна быть весточка…
Я замолчал. Дверь бесшумно открылась, и в кабинет вошел Паркер с подносом, на котором лежало несколько писем.
– Вечерняя почта, сэр, – объявил он, протягивая поднос Экройду, затем собрал пустые чашки и удалился.
Мое внимание, на мгновение отвлеченное появлением дворецкого, опять вернулось к Экройду. Окаменев, он смотрел на длинный голубой конверт. Остальные письма упали на пол.
– Это ее почерк, – прошептал Экройд. – Она, должно быть, отправила его как раз перед тем… перед тем, как…
Он разорвал конверт и вынул пачку исписанных листов. Неожиданно резко поднял глаза и спросил:
– Вы уверены, что окно закрыто?
– Абсолютно уверен, – удивленно ответил я. – А в чем дело?
– Весь вечер у меня странное ощущение, что за мной наблюдают, шпионят… А это что?..
Он резко повернулся, и я последовал его примеру. Мы оба почувствовали, что щеколда двери слегка подвинулась. Я подошел к двери и распахнул ее. За нею никого не было.
– Нервы, – пробормотал Экройд про себя.