Убийство с отягчающими

Денисов Вячеслав Юрьевич

Следователь и капитан МУРа находились в Генеральной прокуратуре уже второй час и, надо думать, разговаривали с Тузковым. Пока крупье на Большой Дмитровке, он недоступен.

Выйдя из приемной начальника, Шульгин зашел к себе, закурил и приблизился к окну. Отсюда, со второго этажа, был хорошо виден абрис солнечного диска, торопящегося к горизонту. Он просматривался сквозь морозную дымку и казался плохо отстиранным пятном от апельсинового сока на серой сорочке.

Генерал-майор Шульгин начинал инспектором уголовного розыска в Мурманске. Прошел все ступени от исполнителя до руководителя и впитал в себя все тонкости службы. Сегодняшнее недоразумение ему в вину поставить было нельзя. Будучи занят контактом с капитаном, находящимся в его непосредственном подчинении, он

не стал придавать особого внимания такой мелочи, как розыск человека по его домашнему адресу и транспортировка в управление. За разрешением стратегических проблем он совершенно выпустил из виду тактические маневры, однако главное заключалось не в поиске крупье, хотя именно тот должен был поведать о чрезмерной алчности Крыльникова, если таковая имела место. И теперь, нацелив подчиненного на главное, генерал Шульгин влип на мелочи. Кряжин оказался более хитер, чем выглядел. Отныне таких промашек не случится. За восемь последних лет серьезной руководящей работы он ни разу еще не совершал дважды ошибок, решая задачи с одними условиями.

Главным было и остается установление двух фактов: что понял Крыльников в результате расследования фактов коррупции в футбольном клубе «Олимп» и его отношение к четырем миллионам долларов, о которых вторые сутки трубит вся столичная пресса. Остальное, как то опережение по срокам получения информации следователя Генпрокуратуры Кряжина, дело техники.

Хотя и техники высокого класса, надо теперь думать. После Ступинского-то проспекта.

Глава шестая

Новый участник следственной бригады – капитан из ГУВД, сколько ни старался, предвзятого или подозрительного отношения к себе со стороны Кряжина заметить не мог. Бывали моменты, когда ему даже казалось, что с ним советник более откровенен, чем с капитаном из МУРа. А то, как советник переживал из-за своей ошибки с Тузковым, который не только не был крупье, но и не умел даже играть в «дурака», было отдельной главой в наблюдениях человека Шульгина. Как профессор зоологии, накормивший спутников по несчастью на необитаемом острове ядовитыми лягушками, а после сходивший от переживаний с ума, так и Кряжин, узнав о промашке с Тузковым, огорчился и, как показалось человеку Шульгина, даже постарел. Беспрестанно повторял, что он – «старый дурак, засидевшийся за бумагами и отвыкший от земли», потом менял тон и заявлял, что и на старуху бывает проруха. То есть ни словом, ни жестом не позволил капитану ГУВД убедиться в том, что специально выдал недостоверную информацию.

Более того, Кряжин даже разрешил ему провести первый допрос настоящего Тузкова. К окончанию первого совместного рабочего дня человек Шульгина уже не сомневался, что подозрения его начальника в ГУВД необоснованны и специально вживлены в капитана, чтобы он проникся важностью поставленной перед ним задачи. Трижды созвонившись с генерал-майором за день, он в четвертый раз позвонил в семь часов вечера.

– Мне непонятно его поведение, – говорил он Шульгину. – Непонятно в том свете, как вы освещали положение вещей. Он не скрытен, я владею информацией из первых рук, она аналогична той, которой владеет вся следственная бригада. Если вы спросите мое мнение, то оно сведется к следующему: нужно уделять поменьше времени Кряжину и побольше самостоятельной работе с целью опережения действий Кряжина.

Шульгин поморщился, вжал нижнюю часть трубки в подбородок и, дабы теперь иллюзии навсегда покинули голову сыщика, проговорил:

– Есть на севере страны такая народность – орочи. Их на белом свете осталось двести пятьдесят человек, и ЮНЕСКО, брезгуя достижениями архитектуры в стиле готики и рококо, упрямо вносит в свои реестры, как подлежащие обязательной охране, памятники их культуры. Они маленькие, все больше – божки да поделки, копеечные на вид. Да язык их, неповторимый. И делается это с такою старательностью, словно язык этот или идолы деревянные ценность для истории имеют неимоверную. Если же вдуматься, то так оно и есть. Начинаешь понимать?

– Смутно, – пожал плечами капитан, словно его собеседник мог это видеть.

– Значит,

не понимаешь, – огорченно убедился Шульгин. – Тогда я тебя просвещу. Орочей не коснулась ни Первая мировая война, ни Вторая, ни репрессии тридцатых, ни демократические преобразования девяностых. А еще есть статистика, что за все то время, пока они известны этнографам, ни один из орочей не убил себе подобного. Психология и культура этих людей уникальна, капитан. Быть может, потому они и вымирают, что Земля – не их дом. Окружающий мир не для них, потому что он не понимает культуры орочей. Так вот… Ты до сих пор не понял, с кем имеешь дело.

– В смысле? – напрягся оперативник, ожидая откровений, что советник Генпрокуратуры – ороч.

– В том смысле, что веришь в то, что видишь. Все не то, что кажется. Культура «важняков», таких, как Кряжин, уходит в Лету, потому что они делают свое дело во имя справедливости, а мы во имя высшей цели.

Капитан опешил, потому что не ожидал подобных признаний. Перед ним впервые встало противопоставление «справедливости» и «высшей цели».

– Но самое страшное заключается в том, что и ты, и я будем верить в то, что, пытаясь всячески помешать следователю, идем верной дорогой. Мы знаем, что должны найти убийцу раньше – это и есть наша высшая цель. А между тем совершенно не важно, кто это сделает первым. Последнее и есть справедливость. Ороча нельзя подкупить, нельзя напугать или переделать, убедив в величии высшей цели перед справедливостью. Таких, как следователь, рядом с которым ты находишься, осталось, быть может, тоже не более двухсот пятидесяти на всю страну. – Чуть выждав, дабы дать сыщику время для осознания информации, Шульгин закончил резко, почти грубо: – Спроси меня сейчас – не ороч ли Кряжин по национальности, и я тотчас сниму тебя с задания как совершенно бесполезного.

– Я не спрошу.

– Тогда никогда не пытайся убедить меня в том, что следователь Кряжин тебе поверил, – медленно, но твердо проговорил генерал-майор. – В противном случае ты будешь для меня неинтересен, потому как убедишь меня лишь в своей непричастности к делу достижения высших целей. А орочем тебе не стать лишь по той простой причине, что мама у тебя полька из Гданьска, а папа львовский еврей.

Остаток дня капитан Полянский провел в поисках противоречий в поведении Кряжина, следователя по особо важным делам Генеральной прокуратуры. Наибольшую помощь в этом, точнее, в поиске фактов, доказывающих отсутствие каких-либо противоречий, ему оказал разговорчивый прокурор-криминалист Молибога, также включенный Кряжиным в свою бригаду. К тому моменту, когда поздравительная речь Президента была закончена, куранты отбили в последний раз и в небо над Москвою с грохотом взвились тысячи огней, капитан Полянский четко установил для себя основную канву предназначения Кряжина в Генеральной прокуратуре.

С первого дня работы на Большой Дмитровке он ни разу не был использован начальством как писарь, морочащий голову гражданам, посылающим жалобы в высший надзирающий орган страны. Все, чем занимался следователь по особо важным делам Кряжин, было откровенно по объектам преступлений, но неясно по их субъектам и мотивам. Убийства государственных деятелей, похищения «больших» людей и их родственников, угроза безопасности страны – вот исчерпывающий список категории дел, к расследованию которых привлекался Иван Дмитриевич Кряжин, советник юстиции.

Шульгин был прав. Высшие цели – это действительно не для Кряжина.

– С Новым годом, что ли, капитан?

Чуть вздрогнув, Полянский отрешился от своих мыслей и посмотрел в сторону двери. В ней стоял, погрузив руки в карманы, Кряжин. Под мышкой у него, чуть распахивая в сторону полу форменного кителя, виднелось укутанное фольгой горлышко бутылки изумрудного цвета. Кряжин впервые за весь день не пригласил Полянского к себе, а вошел в комнату прибывших для работы в прокуратуру сам.

Москва уже праздновала, и лишь в этом уголке чужой для нее жизни до сих пор стояло нераспечатанное шампанское. Молибога и Сидельников, стирая окончательные подозрения Полянского, пришли через минуту, вместе. Первый нес четыре кружки, второй – пакет с провизией.