Убийство в библиотеке
Шрифт:
– Это моя фрейлина Белосельская-Белозерова!
– опять развеселилась императрица.
– У нее был скандальный роман с этим же фаворитом. Пришлось его заточить в Шлиссельбургскую крепость, а ее высечь и отправить в имение. Теперь на месте этого имения построили кооперативный дом близ метро «Аэропорт». Она там и сейчас живет, в призраках…
– Чуть не забыл, ваше величество, пра-пра-правнучка вашего фаворита Надежда Дмитриевна просила передать вам поклон.
Екатерина милостиво кивнула:
– Шлем
– А теперь вернемся к главной теме. Вот вы говорили - карьеризм… Приспособленчество… Все это общие слова… Где конкретные доказательства?
Первым вспылил Онегин.
– Вы читали когда-нибудь, господин Ячменев, учебник литературы для восьмого класса, тот, где меня проходят?
– и принялся запальчиво шпарить наизусть: - Я был оторван от национальной и народной почвы… Я вел типичную для золотой молодежи жизнь - балы, рестораны, прогулки по Невскому, посещение театров… Посещение театров - это, оказывается, порок!
– В голосе Онегина зазвучали те специфические ноты, с какими в XIX веке вызывали па дуэль.
– А темы домашних сочинений. «Почему Онегин недостоин Татьяны?» Это почему же, спрашивается, милостивый государь, я недостоин?
– Вы вполне достойны!
– поспешно согласился Ячменев.
– А меня вообще забыли!
– вмешалась Екатерина.
– Из учебников, можно сказать, повыкидывали! А я, между прочим, завоевала для вас всесоюзную здравницу Крым.
Ячменев молчал. Ему нечего было возразить. С кресла величественно поднялся Иван Грозный, направился к книжному шкафу и достал из него книгу:
– Послушай, Ячменев, что Зубарев писал про меня всего двадцать лет назад.
Он отыскал нужное место и начал читать с выражением:
– «Иван Грозный был талантливый и умный человек. Он был хорошо образован, любил и умел писать, обладал тонким и острым умом».
Царь перелистал несколько страниц:
– «Опричнина представляла собой крупный политический сдвиг, учреждение прогрессивное, хотя и в сопровождении известных крайностей». Ну, без крайностей в нашей профессии не бывает!
– добавил Грозный с ласковой улыб кой, которая четыреста лет назад заставляла всех трепетать.
– А что недавно насочинял про меня этот мерзавец? Ты читал рукопись?
Ячменев кивнул.
– И тиран я, и маньяк, и убийца!
– царь был явно обижен.
– И хунвейбины мои, то есть опричники, отрицательное явление…
Ячменев посмотрел Грозному в лицо и несгибаемо заявил:
– Так ведь это правда!
Екатерина оценила мужество Ячменева:
– Жорж, ты мне нравишься. Никогда не думала, что мне может понравиться простой советский человек!
Грозный вздохнул и снисходительно растолковал:
– Сразу чувствуется, что ты не руководил государством! Разве народу нужно говорить правду? Народ может ее неверно
– У вас вредная точка зрения!
– бросился в схватку Ячменев.
– Чисто царская!
– Ты должен понять государя, Ячменев!
– поддержала коллегу Екатерина.
– Твой Зубарев писал то одно, то прямо противоположное. Где его принципиальность историка?
– В этом я не могу с вами не согласиться, ваше величество!
– вздохнул Ячменев.
– Но нельзя же за это убивать!
– Надо!
– кротко возразил Иван Четвертый.
– Поверь моему богатому опыту. Ничто так не сплачивает вокруг тебя, как убийства! Уцелевшие очень тебя любят!
Ячменев захлебнулся от ярости:
– Вы… Вы… Вы бандит, ваше царское величество!
Екатерина и Онегин обмерли. Они знали, что Грозный не прощал оскорблений.
Но царь тепло улыбнулся смельчаку и сказал сочувственно:
– Испортили тебя, Ячменев. Посмел бы ты так разговаривать со мной раньше. Пораспускались вы… Авторитетов не признаете… Мнения собственные заимели…
– Положим, Зубарев собственных мнений не имел!
– Ячменев не заметил, что говорит словами Антона.
– Имел!
– хитро прищурился самодержец.
– В глубине души он меня любил. Ему нравились мои методы. Он был сторонником крепкой руки. Он был искренен, когда меня восхвалял. А сейчас он меня предал… А предателей я не терплю! Как я вчера вспомнил про все это - горько мне стало. И я погорячился.
– Он взглянул на Ячменева, как на обреченного, - и сейчас я тоже погорячусь!
Самодержец неторопливо шагнул к картине и вынул из нее посох, которым он 388 лет назад убил сына Ивана, а вчера прикончил академика.
– Государь, не надо кровопролития!
– вскричал Онегин. Накануне он тоже был против убийства, но не сумел обуздать гнев властителя.
– Молись, Ячменев!
– приказала Екатерина, в которой взыграло классовое императорское чувство.
Но в Ячменеве тоже взыграло классовое чувство.
– Георгий Борисович, спасайтесь!
– закричал Онегин. Царь уже надвигался на Ячменева с посохом наперевес. Стрелять в призрак было безнадежным занятием.
– Я буду не первой жертвой царизма!
– гордо произнес Ячменев.
– Ну, если тебе от этого легче, - Грозный замахнулся и ударил следователя посохом по голове…
Ячменев очнулся на полу. На лбу надулась шишка. Он потрогал ее рукой.
По законам жанра в библиотеке не должно было никого быть, и Ячменеву следовало решить, что ему все это померещилось.
Но вопреки правилам, над ним склонился призрак и заботливо поливал ему голову водой из графина.
– Значит, это правда!
– прошептал Ячменев,
– Я так рад, что вы живы!
– Онегин помог ему встать.
– Как вы себя чувствуете?