Убийство в ЦРУ
Шрифт:
— Уже стали. Вы знаете, что…
Она увидела, как он отрицательно закачал головой. Улыбка играла у него на губах.
— Вы хотите сказать — перебежать, уйти на нашу сторону?
— Да.
— Тут мне сказать нечего, Арпад. Я уже говорила вам, когда такой разговор прежде заходил, что этим я не занимаюсь.
— Но вы сказали, что поговорите про такую возможность с теми, кто занимается.
— Да, и я говорила.
Ей не хотелось сообщать ему, что результатом разговора с Подгорски и двумя сотрудниками из Лэнгли стал категорический отказ. Начальство склонно считать, что Арпад
— Насколько я понимаю, просьба энтузиазма не вызвала, — сказал он.
— Не в этом дело, Арпад, просто…
— Просто я более ценен там, где нахожусь сейчас.
Она перевела дыхание и откинулась на спинку стула. С ее стороны было наивно полагать, что он не поймет, какова истинная причина, без всяких разъяснений. Он работает в организации КГБ, которая играет по тем же правилам, действует, исходя из тех же потребностей и той же разведывательной философии.
— Не делайте печальное лицо, Коллетт. Я все понимаю. И намерен продолжать действовать, как прежде. Но в случае нужды мне и моей семье приятно было бы знать, что такая возможность есть.
— Я благодарна вам за понимание, Арпад, и обещаю, что еще раз поговорю с нашими об этом.
— Весьма признателен. Что ж, как говорится: «На посошок»? Я выпью стаканчик, и в дорогу — пойду домой.
— Я с вами.
Они молча сидели за столом, потягивая выпивку. Улыбка пропала с его губ, ее сменила состарившая лицо грусть.
— Отъезд вашей семьи в Москву печалит вас больше, чем вы хотите признать, — прервала молчание Коллетт.
Он кивнул, не поднимая глаз от стакана. Потом хмыкнул, посмотрел на нее и сказал:
— Я никогда не рассказывал вам о своей семье, о моих дорогих детях.
— Да, — улыбнулась Коллетт, — не рассказывали. Только то, что дочь у вас красавица, а сын мировой парень.
Промелькнула тень улыбки — и снова грусть.
— Мой сын гений, очень способный мальчик. Он чувствует красоту и любит творения искусства. — Хегедуш подался вперед, голос его вновь зазвучал оживленно. — Вы бы посмотрели, Коллетт, как мальчик рисует, как он пишет красками. Красота, во всем такая красота! Стихи, которые он сочиняет… их поэзия глубоко трогает меня.
— Вы, верно, очень гордитесь им?
— Горжусь? Да. И беспокоюсь за его будущее.
— Потому что…
— Потому что в России ему вряд ли суждено развить свои таланты. Для девочки, моей дочери, все не так плохо. Выйдет замуж — она ведь хорошенькая. Для сына же… — Он покачал головой и залпом выпил остатки виски.
Кэйхилл почувствовала желание встать из-за стола, подойти к нему, обнять. Все его высказывания, поначалу отдававшие мужским шовинизмом, она стерпела, понимая, в каком обществе живет он и его семья. Подумав, сказала:
— Для вас было бы лучше, если бы сын остался здесь, в Венгрии, так?
— Да, здесь побольше свободы, но кто знает, когда это кончится? В Америке было бы лучше всего. Я человек не религиозный, Коллетт, но порой молюсь, не зная кому, чтобы сыну моему было позволено вырасти в Америке.
— Я уже сказала, Арпад, я постараюсь…
Но он прервал ее, не желая терять нить того, о чем говорил:
— Когда я впервые пришел к вам и предложил свои услуги, я говорил о том, как Советы уничтожили мою любимую Венгрию. Я говорил об отвращении к их системе, к тому, как эту чудесную страну они изуродовали навеки. — Арпад глубоко вздохнул, распрямил спину и кивнул головой, соглашаясь с чем-то затаенным в своих мыслях. — Я не был до конца откровенен, Коллетт. Я пришел к вам, потому что надеялся с вашей помощью отыскать путь, что привел бы мою семью — моего сына — в Америку. Вместо этого он едет в Москву.
Кэйхилл встала.
— Арпад, я сделаю все, чтобы помочь вам. Никаких обещаний, но — все, что смогу.
Он тоже поднялся, протянул ей руку. Она пожала ее.
— Благодарю вас, Коллетт. Я знаю, что вы сделаете то, о чем говорите. Я тут сильно подзадержался. Надо уходить.
Он получил деньги, и она, проводив его до двери, сказала на прощание:
— Арпад, будьте осторожны. Не рискуйте. Пожалуйста.
— Разумеется, не буду. — Он снова глянул в глубину комнаты. — Пленка и камера выключены?
— Полагаю, что да. Основное представление окончено.
Он увлек Коллетт в холл и выговорил шепотом, прямо ей в ухо, едва не касаясь его губами:
— Я влюблен.
— Влюблен?
— Недавно я встретил чудесную женщину и…
— Вот не назвала бы эту затею хорошей, — сказала Кэйхилл.
— Хорошая затея, плохая затея — это случилось. Она прекрасна, и мы стали… у нас роман.
Растерявшись, Коллетт не нашла ничего лучшего, как воскликнуть:
— А как же ваша семья, Арпад? Вы говорили, что так их любите, и…
Он ухмыльнулся глуповато, будто попавшийся на проказе ребенок, не знающий, как выпутаться. Глаза его избегали ее взгляда, сам он переступал с ноги на ногу. Потом, подняв на нее глаза, сказал:
— Любят по-разному, Коллетт. Право слово, это жизнь, а не социалистическое отклонение от нее. — Смешно, по-петушиному склонив голову набок, он ждал ответа.
— Нам следует поскорее снова встретиться и все это обсудить. А пока действуйте с еще большей осторожностью. Ни с кем не обсуждайте то, чем вы занимаетесь. Ни с одной живой душой, Арпад.
— С ней? — Он засмеялся горловым смехом. — Нам удается быть вместе так мало времени, что до обсуждения чего бы то ни было просто дело не доходит. Koszonom, Коллетт.
— Спасибо вам, Арпад.
— До следующего раза, до следующей кнопки на щите. Viszontlatasra!
Правило шестое. Всеми силами удерживайте своего агента от вступления в любовную связь — во всяком случае, с кем бы то ни было другим.
5
Коллетт Кэйхилл, прилетев рейсом компании «Малев» в Лондон, сразу направилась к телефонной будке и набрала номер.