Убийство в масонской ложе
Шрифт:
— Итак, Вогэм отнял передник от огня и отнес его в комнату для размышлений… Скажите, а как Ливингстон надевал на себя этот передник?
— Ну… в общем, как самый обыкновенный передник… — пробормотал Хиклс.
— Это был не обыкновенный передник!
— Да-да. Он был очень длинный и широкий, из расшитого узорами атласа.
— И находился он в ярком полиэтиленовом пакете…
— Ну, раз уж вы и это знаете… Да, Джон достал его из какой-то полиэтиленовой сумки и потом, перед тем как перевоплотиться
— Кто накинул передник ему на лицо? Насколько мне известно, это предусмотрено ритуалом…
— Не знаю. Потому что в это время я набивал трубку ликоподием…
— Господин Хиклс, прошу вас, давайте говорить серьезно. Если передник пытались сжечь уже потом, чем же тогда опалило Ливингстону брови?
— Мне понятно ваше недоумение, — сказал Хиклс. — Честно говоря, Джон всегда жег себе брови сам, была у него такая привычка, а потом подводил их черным карандашом.
— Объясните, как это так.
Предприниматель, похоже, смутился, но потом доверительно проговорил:
— Джон был гомосексуалистом. Ему не нравилась форма его бровей. И, чтобы не выщипывать, ведь это очень болезненно, он время от времени их жег.
— Но ведь госпожа Ливингстон такая красивая… — вставил старший инспектор.
— Элизабет, конечно, переживала по этому поводу, — объяснил Хиклс. — Ей хотелось ребенка. А Джона женщины совсем не интересовали. Она узнала об этом только после свадьбы.
— И все-таки она любила его по-настоящему, — заметил сэр Малькольм.
— Вне всякого сомнения! Джон был довольно привлекательный, умный, чуткий. И в дружбе очень честный. С женой он был безмерно нежен. Мы все много потеряли с его смертью.
— И однако же кто-то из вас его убил.
— А что, если яд попал на передник еще до того, как Джон взял его в Великой Ложе? — предположил Хиклс.
— Все может быть, — согласился сэр Малькольм. — Мы это проверим из принципа, но, увы, не стоит слишком обольщаться. Убийца находился в ложе, я уверен. Ну, а вам, господин Хиклс, простите за дерзость, уж коли Джон Ливингстон не желал воздавать должное своей супруге, вам самому никогда не хотелось занять его место?
Предприниматель усмехнулся и как будто без тени смущения ответил:
— Элизабет принадлежит к числу самых дорогих мне друзей, и не более того. Видите ли, я холостяк по призванию и хочу быть всегда свободным. А Элизабет, пожалуй, стала бы мне обузой. Я достаточно хорошо ее знаю: она слишком принципиальная и горячая. Нет, мне никогда не приходило в голову то, о чем вы подумали. К тому же я разъезжаю по всему белому свету, особенно часто бываю в Азии. Таким женщинам, как она, это не очень-то нравится.
— Однако ее муж делал то же самое! — заметил Форбс.
— У Джона и Элизабет со временем сформировалось прочное равновесие. И сохранялось оно благодаря их натурам, что в других семьях было бы просто невозможно. К примеру, с таким, как я, подобный союз продлился бы недолго. Да и стоит ли об этом говорить? Ведь между нами ничего не было.
— Давайте начистоту, — сказал наконец старший инспектор. — У госпожи Ливингстон был любовник?
— Я не вправе касаться личной жизни женщины, которую уважаю, — сухо ответил Хиклс.
— Еще один вопрос, — продолжал сэр Малькольм. — Зачем доктор Келли омыл Ливингстону лицо, раз вопреки его собственному утверждению на переднике не было никаких следов огня?
— Досточтимому Дину не хотелось, чтобы кто-то заметил следы от карандаша, которым Джон подводил себе брови. Он человек старомодный и не хотел, чтобы кто-то догадался о нравах нашего друга. Вот он и попросил брата Келли омыть Джону лицо, чтобы от его «красоты» не осталось и следа.
Форбс пометил у себя в блокноте: «Сложные нравы. Надо быть готовым ко всему».
— Господин Хиклс, вы станете следующим досточтимым ложи тридцать-четырнадцать? — спросил сэр Малькольм.
— Конечно, нет! Я понимаю, пришел мой черед, к тому же я принадлежу к высшим градусам, но у меня столько дел, что, боюсь, мне не хватит времени…
— Можно узнать, какие именно высшие градусы вы имеете в виду?
— Рыцаря Храма, Мальтийского рыцаря… Кроме того, у меня восьмой градус в Обществе английских розенкрейцеров… Возможно, все эти титулы кажутся вам устаревшими. Однако под ними кроется традиция. А я связан с нею накрепко.
— И все же вы человек современный, — заметил сэр Малькольм.
— Традиция и современность нередко прекрасно уживаются.
— Раз уж мы заговорили о традиции, — продолжал благородный сыщик, — не кажется ли вам странным устройство ложи тридцать-четырнадцать? Уж больно необычно у вас сочетаются офицерские должности. Кто-то принадлежит к «Уставу Усовершенствования», как привратник с покрывающим, другие, если я правильно понимаю, к континентальному шотландскому уставу, как, например, оратор. Считаете такое сочетание в порядке вещей?
— Ничуть! Эта идея, несколько, впрочем, сумбурная, принадлежит Досточтимому Дину, — ответил Хиклс. — Он считал, что такое смешанное сочетание лучше всего подходит к исследовательской ложе, как у нас.
— А вы сами как считали?
— У меня было другое мнение, но, простите, если у вас больше нет вопросов… Поймите, у меня много дел…
— Еще вопрос, последний, — сказал сэр Малькольм. — Расскажите вкратце о господине Джоне Кертни?
— Кертни? Чем же он вас заинтересовал? К тому же в тот вечер его не было в ложе!