Убийство в Миддл-темпл. Тайны Райчестера (сборник)

Флетчер Джозеф Смит

– Должен сказать, – произнес он, – у вас очень тихое местечко.

– Тихое? – улыбнулась женщина. – Тихое!

– Да, – продолжал Спарго, – так мне показалось. Вижу, вы со мной согласны. Это заметно по тому, с каким разным ударением вы произнесли одно и то же слово: сначала с удивлением, потом с сарказмом. Отсюда можно сделать заключение, что это действительно тихое местечко.

Она уставилась на него с таким видом, словно увидела представителя какой-то неизвестной ей породы; потом убрала свое вязание, вышла из-за стойки и села рядом со Спарго.

– Знаете, тут даже похороны кажутся развлечением, – произнесла она. – Тем более что у нас это обычное дело.

– Неужели? Наверное, жители умирают со скуки?

– О, вы шутите, – сказала она. – Ну, конечно. У нас ничего не происходит. Мы живем в дыре.

– Порой и в старых газетах найдется что почитать, – пробормотал Спарго себе под нос. – А в тихом омуте, как говорится, черти водятся. Значит, здесь совершенно нечем заняться?

– Совершенно нечем, – подтвердила собеседница. – Сонное царство. Я приехала сюда из Бирмингема и была просто в шоке. В Бирмингеме за десять минут можно увидеть больше людей, чем здесь за десять месяцев.

– Надо же, – покачал головой журналист. – Я вижу, вы сильно страдаете от уныния. Вам надо принять противоядие.

– Уныние! – воскликнула женщина. – Самое подходящее слово для Маркет-Милкастера. Утром, между одиннадцатью и часом, приходят несколько постоянных клиентов. Днем иногда заглядывает случайный посетитель. А вечером собираются всякие старые хрычи и часами болтают о старых добрых временах. Старые добрые времена! Если уж Маркет-Милкастеру что-то нужно, так это побольше новизны!

Спарго навострил уши.

– Я люблю слушать, как старики болтают о прежних временах, – возразил он. – По-моему, это любопытно!

– Тогда у нас вы сможете насладиться этим в полной мере. Загляните сюда после восьми часов вечера, и если к десяти вы не будете знать все о прошлом города, значит, вы глухой. Есть стариканы, которые приходят к нам каждый вечер и просто не могут спокойно заснуть, если не расскажут друг другу полдюжины историй о старых добрых временах, которые мы слышали уже раз двести!

– Совсем старые? – уточнил Спарго.

– Мафусаилы. Возьмите хоть мистера Куотерпейджа, который живет напротив: раньше он устраивал аукционы, но теперь отошел от дел. Говорят, что ему уже девяносто, хотя на вид не дашь больше семидесяти. Есть мистер Луммис, он живет в конце улицы, ему восемьдесят один. А еще мистер Скин, мистер Кайе – все они наши давние клиенты и стары, как мир. Я уже столько от них наслушалась, что могу написать историю Маркет-Милкастера от самого основания.

– Это было бы весьма достойное занятие, – улыбнулся Спарго.

Он поболтал с барменшей несколько минут, стараясь ее немного развлечь и развеселить, а затем отправился бродить по городу и вернулся в «Дракон» уже в семь часов, когда наступило время ужина. Посетителей было ничуть не больше, чем за обедом, и Спарго, покончив со своей одинокой трапезой, с удовольствием переместился в бар, где заказал чашку кофе и сел в уголке недалеко от того священного места, где, как ему сказали, заседали пожилые джентльмены.

– Только не садитесь на их места, – предупредила барменша. – Тут у каждого свое кресло и своя трубка на этой полочке. Если кто-нибудь тронет их кресло или трубку, боюсь, на нас рухнет потолок. А так можете сидеть спокойно, и слушайте все, что хотите.

Дальнейшие события вечера показались Спарго, который никогда не бывал в таких местах и еще сутки назад вряд ли мог бы даже вообразить нечто подобное, сценой из восемнадцатого века. Ровно в восемь, когда на башне пробили часы, в зал вошел старый джентльмен, и барменша бросила на Спарго многозначительный взгляд.

– Добрый вечер, мистер Кайе, – произнесла она. – Вы сегодня первый.

– Добрый вечер, – отозвался тот.

Он уселся на свое место и молча осмотрелся по сторонам. Это был высокий худой старик, облаченный во все черное, с высоким стоячим воротником, упиравшимся в кончики седых бакенбард, и просторным шейным платком, собранным мелкими складками на шее. Вид у него был суровый и внушительный.

– Никого еще нет? – спросил мистер Кайе.

– Нет. Хотя… вот и мистер Луммис с мистером Скином, – ответила барменша.

В баре появились еще два старика. Один был франтоватый коротышка в щегольском костюме ослепительной расцветки; он носил ярко-синий галстук, цветок в петлице и белую шляпу, которую лихо сдвинул набок. Второй, крупный и тучный джентльмен с проказливым взглядом Фальстафа, уже с порога бросил шутку продавщице и, проходя мимо, потрепал ее по щеке. После того как оба посетителя опустились в свои кресла, полный джентльмен хлопнул себя по коленям и с той же развязной непринужденностью, с какой прежде приветствовал барменшу, обратился к своим приятелям:

– Ну что. Можно начинать симпозиум!

– Подождите! – воскликнул франт. – Дедушка появится через минуту.

Женщина выглянула в окно.

– Мистер Куотерпейдж переходит через улицу, – сообщила она. – Можно накрывать?

– Да, дорогуша, несите все, – скомандовал толстяк. – Надо подготовиться заранее.

Барменша пододвинула к креслам круглый стол и разместила на нем коробку сигар, тяжелую табакерку в викторианском стиле и большую чашу с ингредиентами, необходимыми для приготовления пунша. Дверь снова открылась, и в комнату вошел человек, которого Спарго смело мог бы назвать одним из самых замечательных и интересных стариков, каких ему когда-либо доводилось видеть. Поскольку журналист уже знал, что это почтенный мистер Бенджамин Куотерпейдж, о котором говорил Крауфут, то не сводил с него глаз, пока старик здоровался со своими друзьями.

Мистер Куотерпейдж был девяностолетний крепыш среднего роста, плотный, жилистый и прямой, как палка, очень подвижный, с ясным взглядом и мощным голосом. Его чисто выбритое лицо сияло румянцем, точно спелое яблоко, густые волосы, казалось, только-только начали седеть, а рука была сильной и твердой, как скала. Костюм из желто-оранжевого габардина сидел на нем как влитой, а нарядный шейный платок выглядел весело и бойко, словно старик собирался на деревенскую ярмарку. Спарго понял, что, невзирая на преклонный возраст, жизнь била из него ключом.