Убийство в Оптиной пустыни
Шрифт:
Грищенко раскрыла рот:
– Четыре года…
– Да, четыре…
«Вовсе не одиннадцать, – вспомнила разговор с Мортыновым, – но все равно порядком. Напали с ножом, ударил табуретом, лечился в психушке. Стопроцентный убивец».
Дальше в протокол вписывала:
«Из больницы я вернулся домой к матери, в город Горький… квартал Дружба, д… кв. … До прошлого года жил там. А затем поссорился с матерью из-за иконы, которую она хотела выбросить, и ушел из дома. Стал паломничать. С матерью с тех пор не встречался».
– Ладно, что было на Пасху?
Москвин насторожился и поводил
Прокурор-криминалист записывала:
«Последний раз я приехал в Оптину пустынь 15 апреля 1993 года с Украины. Приехал, чтобы встретить праздник Пасхи. Приехал один. Одну ночь я переночевал в храме, другую ночь – в доме наместника на втором этаже, где спят приезжие, а последнюю ночь спал на чердаке в подсобном хозяйстве».
«Это мы слышали». – Грищенко вспомнила допрос накануне и спросила:
– Так на Пасху где был?
– А я не знал, что Пасху встречают ночью, что идет ночная служба, поэтому я лег спать на чердаке…
– Что ты мне мелешь, ходишь по монастырям и не знаешь…
Снова закурила.
БОМЖ:
– Проснулся утром, часов в пять-шесть-семь, и пошел к монастырю. Встал у ворот и стоял ждал, пока пропустят.
– А говорил, ходил в скит…
– Да, в монастырь-то не пускали… У ворот я стоял не один, там еще были люди. Я видел, как к воротам подъехала милицейская машина. А из монастыря шли женщины и плакали. Что там произошло, я не знал…
– А бурые пятна на бушлате? Кровь? – спросила и глянула на Москвина, у которого вытянулся даже нос.
– Вы уже спрашивали, не знаю… Когда я ложился спать, снял этот бушлат с вешалки в кладовке, где лежат матрацы. Кому принадлежит бушлат, я не знаю. Была ли на нем кровь, я не видел, было темно.
– А откуда в бушлате трудовая книжка?
– Тоже не знаю…
– Ты жил в одной комнате с послушником из издательского отдела?
– Не помню…
– Все у тебя: «не знаю», «не помню»… – бросила Грищенко и пошла ва-банк: – А почему твои отпечатки на ноже?
БОМЖ вскрикнул:
– Не может быть!
Взмахнул руками и свалился со стула.
Вскочил и Москвин.
Вызвали «скорую».
Через сорок минут допрос продолжился. Карташов сидел на стуле и покачивался. Запах нашатыря заглушал запах курева.
Грищенко больше не дымила, методично задавала вопросы и писала ответы:
«К монахам Оптиной пустыни я относился хорошо. Злобы к ним не имел. Утром на Пасху я подошел к отцу Антонию, попросил у него благословения на дорогу и денег, так как собрался в Дивеевский монастырь под Арзамасом, может быть, меня там взяли бы на работу. Отец Антоний меня благословил и дал 200 рублей на дорогу… Отца Мелхиседека я хорошо знаю. Я ему помогал по электрической части. Относился он ко мне хорошо».
Вид на Дивеевский монастырь
Грищенко выложила на стол ножи и показывала по одному:
– Это твой?
– Нет…
– А этот?
– Не…
– Видел у кого?
– Не видел…
Клала на столешницу шинель, потом кепку, затем сумки, найденные при осмотре в Оптиной.
Спрашивала:
– Твое?
Он отнекивался:
– Не видел. Не знаю…
Фотография Александра Меня на месте убийства
В протоколе появилось:
«Когда я приехал 15 апреля в Оптину пустынь, то ни сумок, ни других вещей у меня не было. Из ножей я носил только штык-нож, и то, когда служил в армии. Монахов я не убивал, так как не имел права. Мы одним миром мазаны…»
Когда Карташов поставил свой росчерк внизу протокола, Железная Леди дала свободу своим чувствам:
– Хочешь сухим из воды выйти?! – Руки ее снова вылезли из рукавов. – Кукиш тебе, а не Дивеево! Еще не хватало монахинь подрезать… В клетке будешь сидеть, в ней и подохнешь…
Последние слова полетели вслед Карташову, которого под руки повели милиционеры.
– Где мне чиркануть? – тихо привстал еврейчик. – Как вы мастерски допрашиваете. У вас в Калуге все такие спецы?..
– Не все, – огрызнулась прокурор-криминалист.
– Ой, а газетки все-таки почитайте. – Москвин осторожно положил на край стола «Независимую газету».
Грищенко хотела выдать что-то более хлесткое, но сдержалась и лишь смахнула газеты со стола:
– Они мне не нужны…
Москвин поднял газетки и попятился из кабинета:
– А жаль. Там забавные вещички пишут. Вот, суд над гэкачепистами…
– А я девушка сельская, политически безграмотная…
Она не хотела вступать в спор с защитником, который ее раздражал.
Вечернее совещание у Зубова снова проходило без прокурора, который не мог изменить любимому занятию – встречам с представительницами прекрасного пола.
Грищенко ругала милиционеров, которые спят в хомуте и не ведают, что у них под носом ходят-бродят психи с ножами; опер погнал на Грищенко, которая волынит с предъявлением обвинения БОМЖу; Мортынов орал на опера, который хочет всех засадить, а тот в ответ только вжимал голову в плечи; начальник паспортного стола крыл последними словами монастырь, который превратился в сборище отребья; сменивший дежурного капитана майор не знал, что делать с задержанными, которые агрессивно рвались на волю; начальник милиции Зубов пытался всех перекричать и махал листком с рисунком бородача: «Вот еще фигурант из Сосенского… Николай Николаевич…»
Когда страсти улеглись, решили на следующий день допрашивать-передопрашивать свидетелей; милицейским нарядам раздать составленный Сосниным портрет стрелка, чтоб искали; удерживаемых в коридорах милиции помурыжить до утра и по одному выпускать; послать человека в Орлинку (Сосенский), чтобы вместо объяснений оформить протоколы допросов; забрать в Калуге экспертизы и искать, искать и искать…
– Так-так. – Потеряв голос, Зубов поднял руку, и прохрипел: – В верхах сказали, второго «висуна» не простят…