Убийство в Вене
Шрифт:
В былые дни он выбрал бы скоростную дорогу на север через Рамаллу, Набулус и Дженин. Теперь же даже человек, обладающий искусством выживания, как Габриель, не отважился бы на такую поездку в небронированной машине и без боевого сопровождения. Поэтому он выбрал долгий круговой путь вниз по западному склону Иудейских гор, обращенному к Тель-Авиву, вверх по Прибрежной долине к Хадере, затем на северо-восток, через вершину горы Кармель в Эль-Мегиддо – настоящий Армагеддон.
Долина простиралась перед ним от Самарианских холмов на юге до откосов Галилеи на севере – чередование зеленых и бурых пятен пропашных культур, садов и лесов, посаженных ранними еврейскими поселенцами на территории Мандатной Палестины. Габриель свернул на север, в направлении Назарета, потом на восток – к маленькому сельскому городку на краю Бальфурского леса под названием Рамат-Давид.
У него ушло всего несколько минут на то, чтобы отыскать адрес. Бунгало, которое было построено для Аллонов, снесли, и на его месте стоял теперь дом из песчаника калифорнийского типа, увитый ползучими растениями, с тарелкой на крыше и изготовленным в Америке мини-фургоном на подъездной дороге. Пока Габриель смотрел на дом, из входной двери вышел солдат и быстро пошел через переднюю лужайку. Память Габриеля ожила. Он увидел своего отца, шагавшего вот так же теплым июньским вечером, и хотя Габриель в тот момент этого не сознавал, он видел отца живым в последний раз.
Он посмотрел на соседний дом. В этом доме в свое время жила Циона. Теперь она уже явно тут не живет. Она была из поселенцев – художница, диссидентка и упорная социалистка. Циона продала дом и переехала, лишь бы не жить в районе такой застройки. Однако Израиль был по-прежнему большой вздорной семьей, и Габриель не сомневался, что новые жильцы смогут по крайней мере указать ему нужное направление.
Он пересек зеленую лужайку перед домом и позвонил. Молодая толстушка, говорившая на иврите с русским акцентом, не разочаровала его. Циона поселилась теперь в Сафеде. У русской женщины был адрес, по которому пересылать почту.
Евреи жили в центре Сафеда со времен глубокой древности. После того, как их изгнали из Испании в 1492 году, Оттоманская империя разрешила гораздо большему числу евреев поселиться в Сафеде, и город стал процветать, превратившись в центр еврейской мистики, науки и искусства. Во время войны за независимость Сафед чуть не попал в руки превосходивших силой арабов, когда на подмогу осажденным пришел взвод палмахских бойцов, пробравшихся в город, осуществив ночью смелый бросок из своего гарнизона на горе Ханаан. Начальник палмахского отряда договорился с могущественными раввинами Сафеда о разрешении работать в еврейскую Пасху для укрепления городских фортификаций. Звали этого человека Ари Шамрон.
Квартира Ционы находилась в квартале художников, на верху лестницы, мощенной булыжником. Циона была огромная женщина с непокорными седыми волосами, в белом восточном халате и со множеством браслетов на руках, которые загремели и зазвенели, когда она обхватила шею Габриеля. Она втащила его в помещение, служившее одновременно гостиной и студией гончара, и усадила на каменной террасе полюбоваться закатом солнца над Галилеей. В воздухе пахло горящим лавандовым маслом.
На столе появилась тарелка с хлебом, а также оливки и бутылка голанского вина. Габриель тотчас расслабился. Циона Левина была ему чем-то вроде родственницы. Она заботилась о нем, когда мать работала или страдала от депрессии и не могла встать с кровати. Иной раз ночью он вылезал в окно и пробирался в соседний дом, к Ционе. Она ласкала и обнимала его, чего никогда не делала мать. Когда его отца убили в июньской войне, Циона вытирала ему слезы.
Ритмические гипнотизирующие звуки молитв долетали из ближайшей синагоги. Циона подлила лавандового масла в лампу. И заговорила о ситуации. О боях на Территориях и терроре в Тель-Авиве и Иерусалиме. О друзьях, погибших от рук шахидов, [12] и друзьях, потерявших надежду найти работу в Израиле и перебравшихся в Америку.
Габриель потягивал вино и смотрел, как огненное солнце садится за Галилеей. Он слушал Циону, а думал о матери. Прошло почти двадцать лет со дня ее смерти, и он обнаружил, что думает о ней все меньше и меньше. Он забыл ее лицо в молодости – оно утратило краски и стерлось, как выцветает полотно от времени и влияния коррозии. Он мог вызвать в памяти лишь ее мертвое лицо. После мук, вызванных раком, ее похудевшие черты приобрели выражение безмятежности, словно она позировала для портрета. Казалось, она хотела смерти. Смерть наконец принесла ей избавление от мучительных воспоминаний, бушевавших в ее памяти.
12
Шахиды – террористы-смертники.
Габриель никогда не сомневался, что она любила его, но они никогда не были близки. Она окружала себя стенами и укреплениями, которые он осаждал, но не мог преодолеть. Она была склонна к меланхолии, и у нее случались припадки ярости. Плохо спала ночью. Не в состоянии была порадоваться на празднике или обильно поесть и выпить. Левое предплечье у нее было всегда забинтовано, скрывая выцветшие номера татуировки. Она считала это признаком еврейской слабости, своим знаком еврейского позора.
Пытаясь сблизиться с ней, Габриель стал рисовать. Ей показалось это оскорбительным, как произвольное вторжение в ее личный мир, а когда его талант созрел и Габриель стал соперничать с нею, она начала завидовать его несомненному дару. Габриель подталкивал ее к новым высотам. Боль, столь заметная в жизни, нашла выражение в творчестве. Габриеля не оставляли в покое картины того кошмара, которые она по памяти воспроизводила на полотнах. Он начал искать источник этого.
В школе он узнал о месте, именуемом Биркенау. Он спросил Циону, почему она бинтует левое предплечье, почему всегда носит блузы с длинным рукавом, даже когда в долине Джезри жарко как в печке. Он спросил, что было с ней во время войны, что случилось с его дедушкой и бабушкой. Сначала она отказывалась отвечать, но наконец уступила под его натиском. Рассказывала поспешно и нехотя – Габриель, несмотря на молодость, сумел уловить, что она о чем-то умалчивает и в ее рассказе больше чем намек на вину. Да, она была в Биркенау. Ее родители погибли там в день приезда. А она работала. И выжила. Вот и все. Габриель, желая получить больше подробностей о судьбе своей матери, стал составлять различные сценарии, которые объяснили бы, как она выжила. Он тоже начал чувствовать стыд и вину. Таким образом ее недуг, как наследственная болезнь, передался следующему поколению.
Эта проблема никогда больше не обсуждалась. Словно захлопнулась стальная дверь, словно холокоста никогда не было. Мать впала в продолжительную депрессию и много дней пролежала в постели. Когда наконец она поднялась, то заперлась у себя в студии и начала писать. Она работала без перерыва день и ночь. Однажды Габриель заглянул в приоткрытую дверь и обнаружил, что она лежит на полу перед картиной с выпачканными в краске руками и дрожит. Из-за этой картины он и приехал сейчас к Ционе.
Солнце село. На террасе стало холодно. Циона накинула на плечи шаль и спросила Габриеля, собирается ли он возвращаться на родину. Габриель пробормотал что-то насчет отсутствия работы – вот и друзья Ционы перебрались из-за этого в Америку.
– И на кого же ты нынче работаешь?
Он не попался на удочку.
– Восстанавливаю картины старых мастеров. Мне приходится жить там, где их картины. В Венеции.
– В Венеции, – с иронией произнесла она. – Венеция – это музей. – И поднесла бокал вина к видневшейся Галилее. – А вот это – жизнь. Вот оно – искусство. Хватит реставрировать. Тебе следовало бы посвятить все свое время и энергию, создавая собственные работы.
– Собственных работ не существует. Это давно ушло от меня. Я один из лучших в мире реставраторов живописи. И меня это вполне устраивает.