Убийство в Венеции
Шрифт:
— Так себе. Не часто, но бывает.
— Вы побывали недавно во Франкфурте, не так ли?
— Да, я ездил туда на аукцион.
— Я знаю. И закупили вещей на очень большую сумму. Как вы расплачиваетесь?
— По-разному. В том числе чеками. В данном случае я выполнял задание своего клиента.
— Кто он?
— Я предпочитаю не говорить об этом. В моей работе надо проявлять такт по отношению как к покупателю, так и к продавцу, а также уважать клиента, у которого могут быть свои причины не выставлять напоказ большие деньги.
— Вы имеете в виду уклонение от уплаты налогов?
— Нет, но я знаю, что моим клиентам не понравилось бы, если бы я рассказывал направо и налево о том, что они у меня купили или продали и
— Вы упомянули об Андерсе фон Лаудерне, когда мы пришли, — спросил второй, до этого сидевший молча. — Вы знали его?
— Очень хорошо. И многие годы.
— К сожалению, он умер, как вы знаете. Трагический конец. Особенно если учесть, что он только что выкупил семейную усадьбу. Это ему стоило немалых денег. Я слышал, что больше миллиона?
— Мы никогда не говорили о стоимости, но деньги наверняка были немалые.
— Вы не знаете, откуда они появились?
— Да, знаю. Он продал несколько картин Кандинского.
— Где он их раздобыл?
— Удача. Удача и компетентность. Он, кажется, купил их в какой-то небольшой лавчонке, где не слишком разбирались и в искусстве, и в Кандинском. Или на аукционе. Точно не помню. К тому же Кандинский не особенно импонирует зрителю. Ни своими закатами, ни лосями.
Я улыбнулся своей шутке, но они не отреагировали на нее. А может, им нравилось такое искусство. С лосями и закатами.
— Это что, обычное дело — «найти» раритетную картину на аукционе или в антикварном магазине?
— Нет, конечно, но иногда может повезти. Знания и ловкость тоже имеют значение, к тому же я сказал, что Кандинский труден для восприятия. Когда-то он жил в Швеции, и здесь осталось, по всей видимости, несколько его картин.
— Вы не думаете, что может быть и другое объяснение? — снова заговорил комиссар Бергман, не отрывая от меня серьезного взгляда.
— Не имею представления.
— А мы имеем. У нас есть основания думать, что у Андерса фон Лаудерна был очень тесный контакт с Леонардо Пичи и его «мебельным» экспортом в Швецию.
ГЛАВА XVIII
Стоя в дверях, я провожал их взглядом. Комиссар Бергман был ладно скроенный, крепкий мужчина. Его даже можно было назвать толстым. Другой рядом с ним — Ларссон — казался совсем тоненьким, гибким прутиком. Фигурами они были похожи на известную пару клоунов, обычно забавлявших публику дракой кремовыми тортами. Но эти двое были отнюдь не клоунами. Даже если они и не сказали об этом прямо, я почувствовал, что они подозревают меня в причастности к контрабанде наркотиков из Италии. На мой прямой вопрос перед их уходом они ответили уклончиво, но комиссар Бергман сказал, что они были бы благодарны, если бы я некоторое время не уезжал из дома. Возможно, они вернутся, чтобы задать мне еще кое-какие вопросы.
Но если я под подозрением, зачем они приходили? Тем самым они меня предупредили, и я могу уничтожить улики, броситься к телефону и позвонить в Венецию. Впрочем, может, они на это и рассчитывали? Возможно, у них недостает против меня улик и они хотели заставить меня запаниковать, наделать глупостей, которые можно будет использовать против меня, забив, так сказать, в мой гроб последние гвозди? Или у них уже есть веские доказательства? По всей вероятности, это факт, что итальянцы использовали мебель Леонардо для пересылки кокаина в Стокгольм. И делалось это через мой магазин. Посылал Пичи, а продавал я. Этого я никогда не смогу отрицать. То есть саму продажу мебели. Но они не могут доказать, что я знал о происходящем и что участвовал в этом деле. Не в мою пользу, правда, было то, что я не только ходил в мастерскую Пичи в Венеции, но и посетил Анну Сансовино, которая, по всей вероятности, была под наблюдением итальянской полиции. Возможно, картина для них совершенно ясна. Андерсу нужны были деньги, чтобы финансировать свое поместье. Его старинный друг детства помогает ему. Другими соучастниками были женщина
Сейчас множество полицейских ассистентов сидят в каком-нибудь центре прослушивания и ждут, когда я стану звонить своим преступным сообщникам. Может быть, и моя квартира уже напичкана подслушивающими устройствами? Правда, устанавливать их запрещено законом, но полиция, кажется, относится к этому запрету не слишком серьезно. Цель оправдывает средства. А теперь они надеются, наверное, на то, что я запаникую и выведу их на главных преступников. «Ну, что ж, добро пожаловать», — подумал я. Потом вошел в лавку и прошел в контору, включил плитку и поставил чайник. Я ничего не сделаю им на радость. Не буду говорить по телефону так, чтобы это можно было превратно истолковать и не буду совершать подозрительных поездок. Впрочем, что было бы, действуй я таким образом? Даже если бы я позвонил архиепископу, начальнику полиции или губернатору Стокгольма и рассказал бы им о контрабанде и деньгах, что тогда? Просто паника распространилась бы на самое высшее руководство.
Но их визит подсказал мне новую точку зрения на смерть Андерса. В своих прежних размышлениях я исходил из ревности и борьбы за карьеру. Теперь в них появилось нечто совсем другое и вполне конкретное. Андерса надо было убрать, потому что он стал опасен.
Настойчивый свисток чайника прервал течение моих мыслей. Мне было лень варить настоящий кофе, и я открыл банку растворимого. Это, конечно, совсем не то, но в данном случае сгодится. А если добавить немного молока, то разница будет совсем незаметная. Я положил две полнее чайные ложки темно-коричневого порошка в большую фарфоровую чашку, на которой большими четкими буквами было написано «Радио Готланд» — память о моем интервью местному радио на антикварной ярмарке в Висбю несколько лет назад.
Потом снова уселся в кресло, положил ноги на стол и стал перелистывать последний каталог одного из лондонских аукционов. Мне не стоит углубляться во всякие преступления и наказания. Андерс, возможно, просто утонул, а в деле о контрабанде я не замешан, чист, как снег, и это выражение вполне к месту, когда речь идет о контрабанде кокаина. И полиция, безусловно, это тоже понимает. Иначе они бы не пришли сюда и не стали бы столь откровенно говорить об этом. Мы все же живем в правовом государстве.
Я листал яркие страницы, с завистью читая о предстоящих аукционах, на которых будут выставлены на продажу вещи, невиданные в наших стокгольмских широтах. Не говоря уже о ценах. Скрипки Страдивари и шелково мерцающие старинные люстры. Картины Ренуара и Пикассо. Небольшие акварели моста Риальто и Большого канала. «Вот это можно было бы купить», — подумал я. Единственное, чего не хватало для этого, так это 200 тысяч.
Разворот украшала изумительная фотография пасхального яйца Фаберже. На каждую Пасху царь Николай дарил жене и матери по яйцу, изготовленному знаменитым придворным ювелиром Карлом Фаберже, сопровождая подарок тремя поцелуями. Некоторые из этих, произведений искусства есть в Московском Кремле, другие осели у европейских и американских коллекционеров. И вот одно из них предлагается на аукцион с невероятной начальной ценой в два миллиона долларов. Яйцо предназначалось в подарок на день рождения, с портретами царя и царицы в овальной, усыпанной бриллиантами рамке. С десяток изготовленных Фаберже пасхальных яиц исчезли. Не поискать ли их в лавках Гамластана? «Впрочем, они лежат теперь не в таких гнездах, которые есть сегодня у нас», — подумал я и отложил каталог. Не все так заботились о своих сокровищах, как Форбе и подобные ему собиратели. Эмаль выставленного на аукцион знаменитого яйца была слегка повреждена. Это случилось, когда разгневанный супруг запустил им в свою дражайшую половину.