Убийство в Венеции
Шрифт:
— Милый ты мой, — крикнул он сверху, сможешь ли ты когда-нибудь простить меня за то, что я замусорил твою девственно чистую улицу? Поднимайся наверх, и я достойно компенсирую тебе этот грех едой и напитками. Хотя на еду тебе, как мне кажется, наплевать. У меня здесь масса интересных людей, а входной код ты знаешь. Он такой же, как год государственного переворота Густава III.
Код я знал. 1772. 19 августа того года король ворвался в комендантский флигель и объявил свою революцию. Король сделал то, что не удалось его матери. Поклонник шведского Аполлона, Эрик Густафсон чтил этот день. Да вся густавианская
Несмотря на открытые окна, под низкими потолками квартиры Эрика было накурено и душно. К тому очень тесно от множества гостей, типичных для приемов Эрика. Танцоры из Оперного театра, несколько музыкантов, несколько громкоголосых придворных репортеров из мира дамских журналов, здесь и там разбавленные коллегами-антикварами, музейными работниками и аукционными корифеями.
Эрик тотчас принес мне бокал белого вина, представил молоденькому танцору с пухлыми щечками и гладко зачесанными назад волосами и так же стремительно исчез. Я перебросился несколькими фразами с молодым человеком, которому мое общество доставило весьма умеренное удовольствие, пригубил вина и огляделся. И увидел знакомое лицо. За несколькими широкими спинами стоял Гуннар Нерман и весело и громко разговаривал с шефом одного из крупных аукционных залов.
— Привет, Гуннар, — окликнул я его, приближаясь. Он кивнул в ответ, продолжая разговор. Потом взял меня под руку и отвел в сторону.
— Юхан, дорогой, рад тебя видеть. Я и не знал, что ты знаком с Эриком.
— Его, кажется, знают все. К тому же мы коллеги и соседи. Моя лавка как раз напротив его магазина. Помнишь?
— Конечно, — конечно. Как идут дела? Ты продал своего Хиллестрема?
— Еще нет. В остальном же все по-старому. Иногда вверх, иногда вниз. Как сама жизнь, примерно. А как у тебя? Ты еще не стал директором музея?
— Нет еще, боюсь, что это потребует времени. Ты ведь знаешь, как принимаются бюрократические решения. Требуется множество бумаг для предварительного рассмотрения и не меньшее число заседаний для принятия решений.
Он стал вдруг серьезным.
— На днях я разговаривал со Свеном Лундманом. Об Андерсе, — сказал он.
— Вот как?
— Он считает, что Андерс не утонул, а покончил самоубийством.
— Он мне тоже сказал об этом. Но мне трудно поверить в это. У Андерса появился дом, у него была Элисабет. С чего бы ему накладывать на себя руки? — Я благоразумно промолчал о его шансах в связи с назначением на директорский пост.
— Ты уверен?
Он улыбнулся, но улыбка была недоброй. Слабое пламя стеариновых свечей, раскачиваемое потоками воздуха из раскрытых окон, отбрасывало пляшущие тени на стены, на его лицо, которое в таком освещении казалось почти демоническим, искривленным злобной улыбкой сатира. Впрочем, мне показалось это из-за этого освещения, из-за пляшущих теней.
— Нет, конечно. Ни в том, ни в другом нельзя быть уверенным. С карьерой у него было все очень неопределенно, как считает Свен. К тому же дом потребовал более значительных расходов, чем это представлялось вначале, а что касается Элисабет, то у неё вообще не было каких бы то ни было планов выходить за него замуж.
— Откуда ты можешь знать об этом?
— Я слышал,
— Она сказала это тебе?
— Не прямо, но я случайно услышал их разговор. После ужина я вышел в сад. Просто стоял за кустом и мочился, потому что туалет был занят. И уже хотел выйти из кустов, когда появились Элисабет и Андерс. Я не подслушивал, но просто не мог не слышать их разговора. Он был совершенно однозначным. Элисабет не хотела продолжать, а Андерс готов был расплакаться.
Я замолчал, наполняя свой бокал из бутылки, взятой из ведерка со льдом, стоявшего на столике рядом. Лед почти растаял, вода была теплой, но вино, тем не менее, отличное. Наверное, от какого-нибудь деревенского винодела.
— Вот видишь, — проговорил Гуннар. — Андерс ввязался во что-то, что могло стоить ему гораздо больше, чем он думал вначале, а его любимая женщина предает его. Добавь алкоголь, а может, и кое-что еще и посмотри, как он будет действовать, когда страх возьмет его за горло. Ему только и останется, что заплыть подальше и утопиться, уйти от всего. Но что это мы говорим только о печальном? Не лучше ли подумать о будущем? Видишь ту девицу в зеленом?
Гуннар Нерман улыбнулся мне и, подмигнув, направился к своей зеленой жертве.
Я остался раздумывать над сказанным. Гуннар говорил о том же, о чем и Свен. Что Андерс покончил с собой. Сомнительные дела, конец любви. Мотив преподнесен на блюдечке. Но почему они так стремились убедить меня в этом? Я не полицейский, и они едва знали меня. А Барбру, которая знала Андерса лучше, чем кто-либо из них, совершенно исключала самоубийство. Она считала, что Элисабет любила Андерса по-прежнему, а его назначение на пост директора музея столь же определенным, как «аминь» в церкви. Не говоря уже о намерениях Элисабет. В них не было никакого сомнения. Что-то здесь не сходилось.
Тут я услышал за спиной веселый и возбужденный голос Эрика.
— А теперь, Юхан, я, кажется, совершу нечто неблагоразумное. Я представлю тебя самой прекрасной из моих подруг. Маргарета Андерссон, — торжественно заключил он тоном, каким директор цирка провозглашает обычно главный номер премьеры.
Я обернулся. Он стоял, широко и весело улыбаясь, рядом с высокой, изящной дамой лет шестидесяти — семидесяти. У нее были светлые волосы и большие красивые глаза. Элегантно одета, а жемчужное ожерелье стоило, наверное, целое состояние. Улыбаясь, она протянула мне руку, украшенную бриллиантом величиной с орех.
Как настоящий кавалер, я склонился и поцеловал руку. Обычно я никогда не целую дамам руки, но на этот раз в осанке и личности ее было что-то такое, что делало мой поступок вполне естественным.
— Видишь, Маргарета, — восхищенно закудахтал Эрик. Что я тебе говорил? Глупо было представлять тебе моего молодого коллегу. Он наверняка отобьет тебя у меня. Ты изменишь мне и моим незатейливым вещицам и станешь покупать гауптовские бюро и картины Рослина не у меня, а у него.
— У меня нет ни того, ни другого, — заметил я. — Моя скромная лавка не удостоилась чести видеть ни сделанных Гауптом бюро, ни Рослина. Но я охотно буду к вашим услугам в чем-нибудь другом.