Уцелевший
Шрифт:
Так много вещей, ради доведения которых до совершенства я должен вернуться домой.
При жарке бифштекса ты покрываешь его полосками жира какого-нибудь другого животного, чтобы защитить от пригорания. Именно этим я занимался, когда телефон зазвонил.
Конечно же это Фертилити.
«Ты был прав по поводу того урода,» — говорит она.
Я спрашиваю: Ты о чем?
«Тот парень, бойфренд Тревора, — говорит она. — Он действительно нуждается в том, чтобы кто-то выводил его погулять, как ты и хотел, а один из тех сектантов был в автобусе
Я говорю, может, она ошибается. Большинство из тех сектантов мертвы. Они были сумасшедшими, глупыми, и почти все они мертвы. Я читал в газете. Все, во что они верили, оказалось неправдой.
«Парень в автобусе спросил, знакомы ли они, и бойфренд Тревора сказал, что нет».
Ну, значит, они не знакомы, говорю я. Ты бы узнала своего собственного брата.
Фертилити говорит: «Это грустная часть. Он узнал того парня. Он даже назвал имя — Брэд, или Тим, или что-то в этом роде».
Адам.
Я говорю: Ну и что же в этом грустного?
«Потому что это было таким наигранным, трогательным отречением, — говорит она. — Очевидно, что он пытается изображать из себя нормального счастливого человека. Он был таким грустным, что я даже дала ему свой телефонный номер. Я так ему сочувствую. Я имею в виду, что хочу помочь ему смириться со своим прошлым. Кроме того, — говорит Фертилити, — у меня есть чувство, что он ввяжется в какое-то ужасное дерьмо».
В какое, например, спрашиваю я. Что она имеет в виду под дерьмом?
«Страдания, — говорит она. — Все еще достаточно неопределенно. Несчастья. Боль. Массовые убийства. Не спрашивай, откуда я знаю. Это длинная история».
Ее сны. Бензоколонка, канарейки, люстра в гостинице, и вот теперь я.
«Слушай, — говорит она. — Нам все же нужно договориться о встрече, но не прямо сейчас».
Почему?
«Моя дьявольская работа приподносит мне маленький сюрприз прямо сейчас, поэтому если кто-нибудь по имени Доктор Амброуз позвонит и спросит, не знаешь ли ты Гвен, скажи, что не знаешь меня. Скажи, что мы никогда не встречались, окей?»
Гвен?
Я спрашиваю: Кто такой Доктор Амброуз?
«Это просто его имя, — говорит Фертилити. Говорит Гвен. — Он не настоящий доктор, я так не думаю. Он скорее мой антрепренёр. Это не то, чем я хотела бы заниматься, но у меня с ним контракт».
Я спрашиваю, чем же она таким занимается по контракту?
«Здесь ничего незаконного. У меня всё под контролем. В значительной степени».
Что?
И она рассказывает мне, и начинают орать сигнализации и сирены.
Я чувствую, что становлюсь все меньше и меньше.
Сигнализации, мигалки и сирены окружают меня.
Я чувствую, что я все меньше и меньше.
Здесь, в кабине Рейса 2039, первый из четырех двигателей только что сгорел. Там, где мы сейчас, это начало конца.
31
Часть работы по предотвращению моего самоубийства состоит в том, что соц.работница
Самое главное — связаться с хорошим агентом.
Постели на втором этаже все еще не заправлены.
Сад надо перекрашивать.
По телефону один из лучших агентов беспокоится: а что если я не единственный уцелевший. Должно быть именно так, как я говорю. Соц.работница не заехала бы на утренний джин-тоник, если бы прошедшей ночью не случилось еще одно самоубийство. Прямо здесь, на кухонном столе, передо мной лежат все остальные папки регистрации происшествий.
Короче, вся государственная Программа Удерживания Уцелевших провалилась. Теперь надо предотвращать самоубийство соц.работницы, смешивающей мне джин-тоник.
Просто чтобы убедиться, что я в нее не влюбился, соц.работница сверлит меня взглядом. Просто чтобы она не крутилась под ногами, я прошу ее порезать лимон. Сбегать за сигаретами. Смешай мне напиток, говорю я, или я убью себя. Я клянусь. Я пойду в ванную и вскрою себе все вены бритвой.
Соц.работница приносит еще один джин-тоник туда, где мы сидим за кухонным столом, и спрашивает, не хочу ли я помочь в идентификации нескольких тел. Это должно помочь мне покончить с прошлым. Несмотря ни на что, говорит она, это мои люди, моя плоть и кровь. Родные и родственники.
Она раскладывает на столе веером всё те же казенные фотографии десятилетней давности. На меня взирают сотни мертвых людей, лежащих рядами, плечом к плечу, на земле. Их кожа покрыта черными пятнами от цианида. Они распухли так, что темная самодельная одежда на них смотрится обтягивающей. Прах к праху. Пыль к пыли. Полный процесс распада должен быть быстрым и простым, но это не так. Тела лежат там, окоченевшие и зловонные. Так соц.работница пытается вызвать у меня взрыв эмоций. Она говорит, что я подавляю свою печаль.
Не хочу ли я взяться за работу и, как говорится, идентифицировать этих мертвых людей?
А если где-то бродит убийца, говорит она, я могу помочь обнаружить человека, который должен быть изображен здесь, но его здесь нет.
Спасибо, говорю я. Нет, спасибо. Безо всякого разглядывания я знаю, что не увижу мертвого Адама Брэнсона ни на одной из ее фотографий.
Когда соц.работница хочет сесть, я прошу ее закрыть шторы. Там снаружи фургон местного отделения телесети, передающий все отснятое через кухонное окно на спутник. Грязная посуда в раковине, оставшаяся с завтрака, мы с соц.работницей, сидящие за кухонным столом с телефоном, все ее бумажные папки, разложенные на желто-белой клетчатой скатерти, джин-тоники у нас в руках в 10 часов утра.