Уцелевший
Шрифт:
Агент говорит, что полицейские детективы ежедневно просят поговорить со мной о том, как соц.работница была найдена мёртвой. ФБР ежедневно спрашивает агента, что случилось с ДСП, которое пропало вместе с папками регистрации происшествий за неделю до того, как она задохнулась парами хлоргаза. Власти недовольны, что я вышел из их поля зрения. Агент спрашивает меня: «Знаешь, как близко ты от ордера на арест?»
Знаю ли я, что такое главный подозреваемый в убийстве?
Знаю ли я, что будет, если у меня обнаружат эту книгу?
Я всё ещё сижу в кровати и ем тост без масла и овсянку без
Агент спрашивает, не кажется ли мне, что это всё не просто так.
Он считает, что я мог послать книгу сам себе. ДСП — хорошее напоминание о моей прежней жизни. То паршивое ощущение, которое было бы у любого на моем месте из-за наркотиков и графика и нулевой личной целостности, все же лучше, чем чистка туалетов снова и снова. И не то чтобы я никогда не крал ничего раньше. Другой хороший способ воровства в магазинах — найти вещь и срезать ценник. Это лучше всего срабатывает в больших магазинах с множеством отделов, где ни один служащий не знает всего. Найди шляпу или перчатки или зонтик, срежь ценник и отнеси вещь в бюро находок. Тебе даже не придется выходить с вещью из магазина.
Если магазин выяснит, что вещь продается у них, то она просто вернется в торговый зал.
В большинстве случаев в бюро находок вещь просто кладут в мусорное ведро или на полку, и если никто за ней не явится в течение тридцати дней, она твоя.
А поскольку никто не терял ее, никто за ней не явится.
Ни в одном универмаге заведовать бюро находок не поставят гения.
Агент спрашивает: «Ты знаешь, что такое отмывание денег?»
Это может быть таким же жульничеством. Я мог убить соц.работницу и затем отправить книгу самому себе. Отмыть её, так сказать. Я мог отправить её себе, а теперь изображать из себя невинность, сидя здесь, обложившись египетскими хлопчатобумажными подушками, злорадствуя по поводу убийства и поедая завтрак до полудня.
Идея об отмывании чего-то вызывает у меня тоску по родине и напоминает о звуках одежды с молниями, крутящейся в стиральной машине.
Здесь, в моём гостиничном люксе, не придется очень уж долго искать мотив. В записях соц.работницы были все записи о том, как она лечила меня, меня эксгибициониста, меня педофила, меня магазинного вора.
Агент спрашивает, знаю ли я, что такое допрос в ФБР?
Он спрашивает, действительно ли я думаю, что полицейские настолько глупы?
«Предположим, что ты не убийца, — говорит агент. — Ты знаешь, кто послал эту книгу? Кто мог попытаться свалить на тебя этот грех?»
Может быть. Возможно, да, я знаю.
У агента мысль, что это кто-то из враждебной религии — католический, баптистский, даосистский, иудейский, англиканский ревнивый конкурент.
Это мой брат, говорю я ему. У меня есть старший брат, который может быть ещё жив, и легко представить себе Адама Брэнсона, убивающего уцелевших так, чтобы полиция подумала, что произошло самоубийство. Соц.работница делала за меня мою работу. Легко представить себе, что, попав в западню, она захотела убить меня. Бутылка со смесью аммиака и хлорной извести ждала меня под раковиной, чтобы я открутил крышечку и упал мертвым от запаха.
Книга
Может быть, говорю я. Возможно, может быть, да, это было. Я видел его в автобусе один раз. Это случилось примерно за две недели до смерти соц.работницы.
Агент сверлит глазами меня, сидящего на кровати и покрытого крошками от тостов. Он говорит: «Нет, этого не было. Ты никогда никого не видел».
Его зовут Адам Брэнсон.
Агент трясёт головой: «Нет, это не так».
Адам звонил мне домой и угрожал убить меня.
Агент говорит: «Никто не угрожал тебя убить».
Нет, он это сделал. Адам Брэнсон колесит по стране, убивает уцелевших, чтобы отправить нас всех в Рай, или чтобы показать миру Правоверческое единение, или чтобы отомстить тем, кто донёс о трудовом миссионерском движении, я не знаю.
Агент спрашивает: «Ты понимаешь фразу отрицательная реакция общественности?»
Агент спрашивает: «Ты знаешь, чего будет стоить твоя карьера, если люди узнают, что ты не единственный уцелевший легендарного дьявольского Правоверческого Культа Смерти?»
Агент спрашивает: «Что если твоего брата арестуют, и он расскажет правду о культе? Он подорвёт всё, что команда авторов говорила миру о твоём жизненном пути».
Агент спрашивает: «И что потом?»
Я не знаю.
«Потом ты ничто,» — говорит он.
«Потом ты всего лишь очередной известный лжец,» — говорит он.
«Весь мир будет тебя ненавидеть,» — говорит он.
Он кричит: «Ты знаешь, к каким срокам заключения приговаривают за массовое надувательство? За искажение? За ложную рекламу? За клевету?»
Он подходит вполтную, чтобы прошептать: «Должен ли я тебе говорить, что в сравнении с тюрьмой Содом и Гоморра будут напоминать Миннеаполис или собор Святого Павла?»
Он скажет мне, что я знаю, говорит агент. Он поднимает ДСП с пола и заворачивает его в сегодняшнюю газету. Он говорит, что у меня нет брата. Он говорит, что я никогда не видел ДСП. Я никогда не видел моего брата. Я сожалею о смерти соц.работницы. Я скорблю по всей моей мертвой семье. Я глубоко любил соц.работницу. Я ей навеки признателен за помощь и руководство, и я каждую минуту молюсь о том, чтобы моя умершая семья не горела в Аду. Он говорит, что я обижен на полицию, атакующую меня, потому что она слишком ленива и не хочет найти настоящего убийцу соц.работницы. Он говорит, что я просто хочу забыть обо всех этих трагических грустных смертельных вещах. Он говорит, что я просто хочу продолжать жить.
Он говорит, что я доверяю моему замечательному агенту и очень дорожу его каждодневным руководством. Он говорит мне, что я глубоко признателен.
Прямо перед тем, как вошла горничная, чтобы убраться в комнате, агент говорит, что он отправит ДСП прямиком в машину для уничтожения бумаг.
Он говорит: «Теперь подними зад с постели, ты, ленивый мешок говна, и помни всё, что я тебе сейчас сказал, потому что когда-нибудь, очень скоро, тебе придется говорить это полиции».