Участковый

Лукьяненко Сергей Васильевич

– Это нам, кстати сказать, известно! – строго проговорил Гаврилов. – Председатель нынче орал как резаный – какого, туды-сюды, тракторист себе во время жатвы отпуск самовольно устроил? Какого, этакий-разэтакий, дома сидит да младенца, словно баба, по селу в коляске катает? Это не мои слова, гражданин Крюков, так что можешь глаза на меня не таращить. Но поговорить с тобой, Николай, я на эту тему обязан. Правильно, Федор Кузьмич? Вот сходим до табора, разберемся, куда там ваша Катерина на ночь глядя намылилась, какие такие причины у ней имелись, вернемся – и побеседуем.

Николай хотел что-то возразить, но успел только воздуха в грудь набрать и тут же замер – стал виден мост и медленно идущие по нему молодые женщины. Солнце,

уже почти спрятавшееся за лесом, косыми розовыми лучами расцвечивало реку, высокие берега, дорогу, заросли тальника по обе стороны от нее, мост и бог знает сколько всего еще. Тихо было окрест, так тихо, что даже с такого расстояния слышалось, как беседуют женщины – спокойно, неторопливо. Две подружки, возвращающиеся с прогулки в село.

Постояв в недоумении, мужчины двинулись им навстречу. Все ускоряя и ускоряя шаг, Николай наконец далеко обогнал своих спутников, да они и не спешили особо, потому что и так было понятно, что никто детей не воровал, никто никого ни к чему не принуждал. Подошли они как раз к тому моменту, когда Колька, прижав к себе спящего Данилку, выговаривал цыганке:

– Я знаю – это все ты! Ну, гляди, тварь! Еще раз увижу рядом с женой или сыном!.. Лучше убирайся подобру-поздорову, стерва!

– Коля! – в ужасе вскрикнула Катерина. – Зачем ты так?!

Красавица Лиля стояла подбоченясь, выставив крутое бедро, и в ответ насмешливо улыбалась. Легкий ветерок с реки теребил ее длинную цветастую юбку, позвякивало при каждом вдохе на высокой груди монисто, темный локон падал на глаза. Катя мучилась рядом, сутулилась, краснела от стыда за мужа, держалась за концы накинутой на плечи косынки, словно за канаты, потом за один угол стянула ее с плеч и, скомкав, прижала к лицу.

– Ты и впрямь, Крюков… того! – негромко осадил Гаврилов. – Перебор получается. Зачем человека оскорблять?

– Человека? – не поворачиваясь к Гаврилову, воскликнул Колька. – Человека?!

– Пойдем, Катюх, – приобнял дочь Денисов. – Пойдем, расскажешь, что стряслось.

Всю обратную дорогу Николай нес ребенка так, словно всем своим видом предупреждал: дальше, дальше отходите! Мое! Не отдам!

Катерина всплакнула и все же рассказала, что произошло. Едва Николай заснул, Данилка вздумал капризничать – корчил забавные рожицы, ворочался и пищал без повода. Время было как раз такое, в которое они всем семейством всю неделю выходили гулять. Чтобы не потревожить мужа, Катя сама выкатила со двора коляску и отправилась с малышом вдоль деревни. Метрах в ста от дома их, семеня, догнала старушка. Не сразу поняв, что старушка незнакомая, чужая, девушка позволила ей подойти совсем близко. Да и как не позволить? Удирать на виду у всей Вьюшки? Пробормотав что-то приветливое и ласковое, бабулька заглянула в коляску и произнесла, по мнению молодой мамы, страшные слова:

– Ох, батюшки, как расчудесно общаются-то!

– Кто? – не поняла ее Катя.

– Да как же? Неужто не знашь? Когда Первый шаман хотит свою силу передать, он к дитятку во сне приходит, во сне йиму секреты сказыват, умением делится. Вон, поглянь! Вишь, глазоньки закрыты, а шевелятся! Верный признак, что шаман с йим общается!

Как следует напугавшись, Катерина заторопилась – бабка отстала. Покатав младенца до закатной розовости, возвращалась уже молодая мама домой, толкала коляску перед собой по неровному асфальту и вдруг увидала, как поперек дороги выстроились несколько человек во главе с давешней старушкой. По виду – из тех богомольцев, что все лето осаждали Вьюшку, чтобы поклониться дому Крюковых. Пожилые и средних лет, чем-то схожие друг с другом – может, фанатичным блеском в глазах, может, тем, что, глядя на них, казалось, будто явились они из тьмы веков, из сказок про ведьм и леших. Заметив Катю, ткнула старуха в ее сторону пальцем, загомонили, заулыбались остальные, поджидая, когда докатит она до них коляску. И ведь ни обойти, ни объехать! Один путь к дому-то!

Впервые молодая Крюкова узнала, что такое паника. Оказывается, когда ты переживаешь, что муж остановился поболтать с прыткими односельчанками, или когда ты видишь, как он целует продавщицу в палисаднике, или когда цыганская колдунья все твои мысли прочитала, или когда схватки начались, а машина не едет, оказывается, все это – еще не паника. Паника – это вот как сейчас, когда ты толкаешь коляску, переступая ватными ногами по нагретому асфальту, и понимаешь, что – все. Сейчас, вероятнее всего, тебя убьют. А может, и не убьют, но сделают еще хуже – оттеснят, отпихнут в сторону, отнимут ребенка, заберут, утащат в дремучий лес, к таким же фанатикам, где положат на одеяльце посреди полянки, будут кланяться и ждать, когда же неведомый Первый шаман передаст младенцу свои знания-умения.

Как назло, не сидели возле соседних домов местные долгожители, не возвращались с жатвы колхозники, не инспектировал территорию участковый Гаврилов – пусто было на улице, только поджидала впереди дюжина пугающих незнакомцев. Будь Катя в Светлом Клине – она бы не растерялась, сообразила, что ей делать: к любому дому подбеги, на любое крыльцо поднимись, заголоси – и выбросится народ из домов на улицу, и защитит, и поможет, и прогонит чужаков. Но тут, во Вьюшке, прожив полгода и даже уже родив ребенка, по-прежнему чувствовала себя Катя посторонней и бесправной. Кричать? Звать на помощь? Да что про нее люди-то подумают? Что жена бригадира совсем рехнулась? Тени собственной боится, на пожилых людей напраслину возводит?

Повинуясь какому-то внезапному наитию, подхватила Катя Данилку на руки и стремглав кинулась в боковую улочку-отросток. Построенные в этом году дома были пока не заселены, но спускалась улочка в нужном Кате направлении – к реке, к мосту, к цыганскому табору. Ведь не зря же говорила Лиля, что придет к ней Катерина еще раз, когда другого пути не останется!

Посидев в шатре минут десять, Катерина отдышалась, пришла в себя. Лиля поглядывала искоса, размышляла о чем-то, хмыкала, словно решала задачку, а ответ никак не сходился. Снова Катя, будто опомнившись, никак не могла взять в толк, почему вдруг ее потянуло в табор, как она оказалась в шатре у колдуньи, и снова боялась, сидела ни жива ни мертва. А потом Лиля ее успокоила – дескать, и муж уже проснулся, и отец на подъезде, да и гости незваные из Вьюшки убрались восвояси. Вот, собственно, и вся история.

– Гаврилов, – выслушав дочь, негромко окликнул Денисов местного участкового, – ты почто же допускаешь, чтобы всякие посторонние по селу разгуливали и жителей запугивали?

Зря, наверное, сказал. Во-первых, это были такие посторонние, которых обычному милиционеру и не выдворить. Во-вторых, Гаврилов обиделся.

– Ты, Федор Кузьмич, имей в голове тот факт, что я тут один на две деревни! – поджав губы, ответил он. – Если эта ситуация длится, как утверждает Екатерина Федоровна, несколько месяцев, то какого черта на моем столе до сей поры нет письменного заявления?! Мне о посторонних никаких сигналов не поступало! Люди приезжают в гости, по делам или, может, проездом тут бывают – что же мне, всех их задерживать?! Ты приди ко мне, просигнализируй, туды-сюды, поставь в известность – а я уж начну разбираться, кто кого запугивает и на каком основании…

Так, окутанные облаком возмущения, исторгаемым Гавриловым, добрались до дома. Толпа, издалека заметив возвращающихся, рассосалась в досаде на то, что все закончилось благополучно и, значит, нечего будет обсуждать всю следующую неделю, кроме результатов соцсоревнования комбайнеров и трактористов. Виднелась обочь дороги коляска, ее караулил странный типчик в очках и с взлохмаченными соломенными волосами, неподалеку стояла серая «Волга».

– Мать твою!!! – позабыв о том, что держит на руках младенца, завопил Николай. – Еще один! Да когда ж вы все сдохнете-то, когда ж в покое-то мою семью оставите?!