Учебка-2, или Кто в армии служил, тот в цирке не смеётся!
Шрифт:
Вечером стою у входа в казарму. В десяти метрах с визгом тормозит полковой «козел», единственный оставшийся в части ГАЗ-69, машина майора Бурова, начальника штаба полка. Из-за руля вылезает мой «комод» Витя, это он проходит ходовые испытания. Хохлятская водительская диаспора все-таки пропихнула его в командирские шоферы. Через три месяца Витя черпанется, отрастит «мамон», настоящие хохлятские щеки, пересядет на 131-й, и служба его потечет равномерно и с удовольствием.
Каждое утро взводный с тупым командирским апломбом дрючит меня за то, что в нашем утлом шифоньере, кроме положенных по уставу тетрадей, конспектов, ручек, журналов и прочей канцелярии, хранятся гвоздодер, молоток, гвозди и другие необходимые в хозяйстве вещи. Он монотонно нудит, что все это должно находиться в каптерке. На мои увещевания о том, что оттуда все бесследно исчезнет на следующий день,
На следующий день произошел случай, несколько разнообразивший серо-зеленые армейские будни, изрядно повеселивший как очевидцев, так и последующих слушателей. В середине дня к полковому КПП подкатил командирский «бобик». Из его недр, не дожидаясь, пока водитель откроет дверцу, поспешно вытряхнулся незнакомый генерал-майор. Быстро расстегнув налампасенные галифе, он с непередаваемым блаженством на лице приступил к омовению заднего колеса УАЗика. Мощная струя оставляла на сером баллоне и ступице автомобиля криволинейные разводы, превращающие колесо в произведение искусства, способное составить конкуренцию полотнам великих абстракционистов. Тяжелые капли, ударяясь о пыльный асфальт, разлетались на мелкие брызги, оставляя на зеркальных генеральских прохорях грязноватые звездочки причудливой формы. Непонятно, почему генерал не сделал этого раньше, в лесу, у обочины. Возможно, производя интимные манипуляции на глазах наряда по КПП, он подчеркивал значимость визита и собственной персоны.
Маячивший у въездных ворот дневальный по КПП действовал четко по вколоченной за месяц службы инструкции. Весь подобравшись, он неумело-старательным строевым затопал в сторону гостя. Каждый удар сапога об асфальт, вместе с поднятием облачка мелкодисперсной пыли, все ниже загонял на стриженый череп не по размеру подобранную фуру, еще больше раздвигая черным околышем в стороны изрядно оттопыренные уши.
Не дав гостю закончить, боец замер в метре от него по стойке «смирно» и, неукоснительно следуя наставлениям, звонким салабоновским фальцетом проорал:
– Товарищ генерал-майор, разрешите узнать цель вашего визита?
Вздрогнув, генерал испуганно обернулся, продолжая машинально стряхивать комсоставский пенис, и, багровея на глазах, гаркнул:
– Ебать вас приехал!!! Командира ко мне!!!
Крик был настолько сильным, что дежурному по КПП не пришлось звонить в штаб, там и так услышали. Уже через минуту командир, который своим голосом ломал в коленях подчиненных, семенил на полусогнутых в сторону грозового источника. Не доходя до него нескольких метров, подполковник перешел на строевой. Напряженная ладонь метнулась к козырьку:
– Товарищ генерал…
Перебив на полуслове, тот пролаял:
– Это что за хуйня? – мощными децибелами колеруя лицо и шею командира в малиновый цвет.
А хуйня застыла рядом в состоянии столбняка, являя собой восковую фигуру музея мадам Тюссо, одетую в парадную форму рядового Советской Армии. Цвет лица фигуры говорил о том, что кровь в верхней части тела временно отсутствует.
– Наряд на губу!!! Да я вас всех на кукан… – И генерал по-хозяйски шагнул за полковые ворота.
Ходили упорные слухи, что в конце лета в дивизию приедет сам командующий округом, генерал армии Лушев, которому в скором времени предстоит стать командующим объединенными силами стран Варшавского договора, и визит генерал-майора, видимо, был разведкой. О его приезде знали. Но, как всегда, из цепочки посвященных выпало одно из звеньев,
Лето перевалило на июль. Днем Горелый откуда-то притащил фотоаппарат, и мы решили наделать памятных эпатажных снимков. Был написан липовый конспект о дополнительных занятиях по боевой подготовке, подстраховка. После обеда Горелый взял свое отделение, и мы, набрав оружия, отправились в лес. Отделение строем прошло через КПП, зафиксировав официальность мероприятия, и растворилось в поросших сосняком сопках. После выбора подходящего места театральное действо развернулось во всей красе. Мы закатали рукава на манер американских наемников, подвернули внутрь голенища сапог, воротники нараспашку, пилотки поперек, отвернув боковину на лоб, получилось подобие кепи. Производилась съемка различных эпизодов, имитирующих сцены насилия. Вот мы расстреливаем группу обреченных, замерших в подобострастных позах. А вот Горелый, широко расставив ноги, тычет стволом автомата в затылок сидящего на коленях доходяги, потом мы якобы бьем прикладами допрашиваемого. А вот я штык-ножом перерезаю горло одному из пленных, задирая за подбородок голову сидящего передо мной несчастного. Выражение лица при этом отвечает всем требованиям современного западного вестерна. Трудней всего далась сцена повешения. На эту роль вызвался доброволец, татарин Бареев – круглолицый, с чугунными плечами и мощными бицепсами солдат, который в редкие часы досуга творил чудеса на турнике. Подхватив его поясными ремнями под мышки, привязали за руки к толстой сосновой ветке над землей, а наброшенную на шею петлю привязали веткой выше. Имитируя болезненную асфиксию, Бареев страшно выпучил глаза и, вывалив язык, скосил голову набок, получилось довольно натурально. К счастью, пленку мы потом испортили, и фотографий этих на память не осталось. Почему-то подобными постановками и памятными картинками грешил каждый очередной призыв. Это была странная игра – очевидно, получившие оружие и облаченные в военную форму молодые парни компенсировали таким образом отсутствие реального дела. Остается только предполагать, что бы было, попади эти кадры к особисту или замполиту.
Вместо подавшегося в «рули» Вити на взвод ко мне пришел новый «комод». Андрюха Бадаев – невзрачный вологодский паренек, невысокий, белобрысый, коренастый, молчаливый, работящий, как потом оказалось – щедрой, широкой души человек. Их в батарее было два земляка. Второй, Гоша Колосов, полный антипод – высокий, кареглазый брюнет; будучи водителем, претендовал на роль тренажериста. Скоро, по странному стечению обстоятельств, эту должность займу я, а Гошу отправят «замком» во взвод вооружения, командовать отмороженными БРДМщиками, так как у них дефицит сержантов. Но об этом позже. Так они и остались на фотографии в моем армейском альбоме – земляки, стоящие у полкового памятника, знаменитой противотанковой пушки ЗИС-3. Гоша и Андрюха, едва достающий пилоткой до его плеча.
Взвод наш раздербанили по хозработам. 18 человек уехали на сенокос в подшефный совхоз, шестеро охраняют и обслуживают развернутый на полковом стадионе полевой ППЛС (пункт приема личного состава). Бойцы красят серебрянкой металлоконструкции, ремонтируют палатки, посыпают дорожки и т. д. ППЛС занимает почти весь стадион, в случае объявления мобилизации гражданский резервист заходил в первую палатку на одном краю стадиона, а на другом краю выходил полностью экипированным, имея на руках необходимый пакет документов.
Двое моих бойцов лежали в санчасти. Один с какой-то ерундой, а второй, Ульев, высокий сероглазый блондин с Сахалина, своей интеллигентной внешностью напоминающий земского врача или сельского учителя, страдал самой распространенной духовской болячкой. У него гнила нога, и я с искренним сочувствием наблюдал, как он ковыляет вокруг санчасти, с трудом втиснув распухшую багровую ступню в громадную кирзовую тапочку. Скоро его отправят в гарнизонный госпиталь, а оттуда в окружной, в Подольск, где после недельной реанимации врачи чудом сохранят ему запущенную конечность. Он вернется только в декабре. Возвращаясь в это время из командировки, я с трудом узнаю его в долговязом парне в стройбатовской шинели и несезонной фуражке, случайно столкнувшись с ним на Ярославском вокзале в Москве.
В результате во взводе у меня осталось четыре бойца, об остальных я толком не имел никаких данных, так как документы у них были при себе. Круглов упорно требовал заполнить журнал по боевой подготовке, куда нужно заносить всевозможные подробности о подчиненных – номер оружия, противогаз, год и место рождения, членство в ВЛКСМ и т. д. Мои объяснения, что почти весь личный состав находится на расстоянии 50 км, он не считал убедительными.
Как-то вечером он подошел ко мне и, предложив поговорить по душам, опять завел волынку о журнале.