Ученье – свет, а не захочешь светить – заставим
Шрифт:
С другой стороны, а что ещё делать? Его коллеги по концлагерю будущего, где некая Высшая Сущность Разума будет проводить над ними опыты с экспериментами, наверняка уже дрыхнут. Для них-то поздний вечер по их биологическим часам. А значит, можно и самому баиньки.
Наплевав на все эти временные условности, впервые за столько лет как следует вымылся под душем. Кайфовал под водопадом струй долго. Мылся одной водой, без помывочных материалов. Не нашёл. И мокрый (вытираться тоже оказалось нечем) прошлёпал в кровать. Слава тебе, яйца, она была полностью укомплектована постельными принадлежностями.
Выспаться как следует опять не дали. Разбудил настойчивый стук в дверь. Притом стучали, видимо, уже давно, так как долбили ногами. Дима несколько секунд не мог сообразить, где он и что происходит. Наконец, вспомнив, скомандовал включение освещения.
Яркий свет вспыхнул до рези в глазах. Обложив матом систему умного, якобы, дома, установил голосом в спальне сумерки и, протерев сонные глаза, понял, что не озаботился, перед тем как лечь спать, во что ему по пробуждению одеться. Зачем-то рассеянным взглядом осмотрел себя голого, будто что-то там за ночь могло измениться.
Спросонок состояние очень походило на похмельное, но он точно помнил, что вчера не так много и выпил, чтобы было так пакостно. Снова вспомнил недобрым словом Верочку с её уколом. Уж больно состояние походило на то, что было после отравы, которой она его колола.
Настойчивый стук продолжался. Понимая, что эта сволочь не успокоится, пока он ей в морду не даст, Дима закутался в одеяло и направился открывать. Спальная принадлежность оказалась настолько огромна, что волочилась за хозяином по полу длинным шлейфом, словно королевская мантия.
Только подойдя к запертой двери и не обнаружив ни замка, ни ручки, Дима с отчаянием подумал, что он дебил. Открыть он её мог, даже не отрываясь от подушки, одной командой. Но и возвращаться в кровать было бы ещё большим дебилизмом.
— Открыть дверь, — расстроенный своей тупостью, недовольно проскрипел хозяин спальни.
Дверь исчезла. От проёма тут же отскочила разъярённая гостья в виде расфуфыренной незнакомой дамочки, которая от неожиданности приплясывала, пытаясь удержать равновесие раскинутыми в стороны руками. Шпильки каблуков под ней никак не принимали устойчивое положение, стараясь вывернуть ноги хозяйки то внутрь, то наружу. Только через несколько секунд, тупо уставившись на неё, Дима, не веря собственным глазам, опознал в незнакомке Танечку — вчерашнюю тихушницу.
Та, несмотря на всю свою страшность лица и тела, выглядела дорого-богато. Вот только вся, блестя и сверкая, уподоблялась дешёвке. Модельные туфли на высоком каблуке, которыми она не умела пользоваться, превращали её в корову на льду. В эти явно дорогостоящие агрегаты по перелому нижних конечностей были вставлены два мосла, изображающие ноги, отскобленные от волосяного покрова до состояния блеска. Тёмно-синее платье со стразами, висевшее на скелете, как на пустой вешалке, и с не пойми на кой ляд шёлковым шарфиком на шее.
Обезжиренные до костей и сухожилий руки, унизанные кольцами, перстнями и браслетами. Грубо обгрызенная причёска украшена гроздьями бриллиантов. В ушах и на впалой груди сверкали разноцветные самоцветы. Ярко намалёванные глаза, расширенные от ужаса, и не менее вызывающе намалёванные губы, изрядно выходящие за естественный контур.
Пока Дима разглядывал гостью с того света, она наконец зафиксировалась в равновесии. Продолжая находиться в растерянности, анорексичка уставилась на явление полного бескультурья народу, открывая и закрывая рот, как рыба, выброшенная на берег. По всему, психованная соседка по камере неистово пыталась чем-то возмутиться, но забыла, чем.
Скорчив злую морду, Дима медленно двинулся на истеричку, по ходу запуская наезд: «Ты что орёшь с утра пораньше? Жить насрать?!» Хмурый, растрёпанный, с торчащими волосами в разные стороны. В прикрывающей наготу королевской мантии из одеяла, норовившей то и дело распахнуть на обозрение всю мужскую сокровенность. Он, похоже, ассоциировался у неё с исчадьем ада.
Танечка на себя была не похожа. И это в первую очередь касалось не внешности. Она из вчерашней серой мышки превратилась в одуревшую фурию, буквально бурля эмоциями. Дима чисто на рефлексах влез в её голову и насладился этой бурей чувств шизофренички в полной мере.
Там кипело негодование его хамским поведением, высокомерная брезгливость к непристойному внешнему виду, испуг от непредсказуемости дальнейших действий мужчины и… половое возбуждение! Дима сам офигел от подобного букета!
Но тут возмутительница спокойствия спохватилась, видимо вспомнив первопричину своего визита. Она с силой зажмурилась. Тяжело вздохнула и с видимым усилием над собой потребовала объяснений. Причём проделала она это, не прекращая с силой сжимать веки. Видимо, отсутствие перед глазами противника давало ей храбрости.
— Так нельзя! — нервно повизгивая, начала Танечка, тыкая дрожащей рукой в сторону кухни. — Я не буду за вами убирать.
Тут она резко распахнула глаза, полные слёз, и буквально в ярости зашипела: «Что вы сделали с моей кухней?!»
Дима почему-то психованной дуры вовсе не испугался. Он небрежно повернул наглую морду туда, куда указывала истеричка. Курица с обгрызенной буханкой хлеба, гора бутылок на полу в растёкшейся луже. Всё было на месте. Но убирать эту хрень ему очень не хотелось. Решив просто приколоться, а заодно позлить эту фурию в праздничном, непонятно по какому поводу, прикиде, он издевательски выкрикнул: «Э, кухня! Что за поросятник развела? Ну-ка, быстро всё прибрала!»
И бардак исчез! Дима от неожиданности эффекта чуть накидку с плеч не уронил. Правда, тут же заметив на разделочном столе свою пижамную куртку, вконец обнаглел. Включив режим гопника на полную, он с развязной интонацией рявкнул, растягивая гласные: «Всё, я сказал!»
Исчезла и пижама. Клининговый чародей с наглой ухмылкой победителя вернул внимание к поборнице чистоты и порядка, намалёванное личико которой раскалилось докрасна. Не говоря больше ни слова, он театральным жестом, захватив «павлиний хвост» одеяла, швырнул его вперёд, облизав им туфли женщины, смахнув с них пыль, если таковая имелась. И, вальяжно развернувшись, пошлёпал обратно.