Ученица чародея
Шрифт:
Тётушка поправила мою подушку, убрала прядь со лба за ухо.
– Вот глупости! Разве могу я тебя бросить?
– Нет?
– Конечно, нет, глупышка!
– Знаешь, мне так плохо, – вздохнула я. – Со мной происходит что-то странное. Жутко. Дом этот, мсьё Годфруа, его сын…
– Красавчик Этьен? Ах, он такой, такой, – восхищённо затараторила тётя. – Я всё ехала и думала: поженить бы вас: детки вышли бы чудо! И разбогатела бы моя племянница, было б у кого в праздники гостевать с вином и пирогами. Мм, Этьен… Один раз увидишь, потом не забыть. Глаза у него какие, а? И стать. Плечи широченные, талия узкая. Эх, будь я помоложе… Ты ещё не влюбилась?
– Ни за что! – вскинулась я. – Ненавижу этого мерзавца!
– Обидел тебя?
– Да! Он – хам и негодяй.
– Та-ак, – нахмурилась тётя и уткнула руки в боки. – Ну-ка, выкладывай. А уж я с ним разберусь, не будь я Моник Дюпон! За племянницу и красивые глаза враз выцарапаю…
Глава 11
И я выложила всё, что со мной произошло. Как на дух'y. Уж кому жаловаться, как не родной тётушке. Та лишь сыпала удивлёнными восклицаниями и забористыми словечками. Под конец моего повествования Моник, прижав ладонь к щеке, сокрушённо покачала головой.
– Бёф, Абели! Вот беда-то… Страсть, какая беда! Кто б подумал, что через столько поколений в нашем роду снова сильная ведьма появится…
– Снова?! Ведьма?! В роду?! – вылупилась я на неё так, что если б не ресницы, мои глаза выпали бы на смятый передник да покатились на пол, как два яблока.
– Тс-с, – приложила палец к губам тётя. – Не визжи, что та порося на бойне.
– Умоляю, Моник, расскажи, что за ведьма, – с жаром прошептала я.
Тётя придвинулась ко мне ближе и с видом заговорщицы сообщила:
– Я всё считала, что прабабка наша выдумывала, лишь бы нас, маленьких ещё, на ночь страшной сказкой попугать. А она любила прибрехнуть. Как вина напьётся в праздник, так давай рассказывать: то про друидов и галлов, то как в старинные времена кланялись женщины чёрной лицом богине-Матери, втихаря от церковников, то про волшебный камень Бетил в далёких лесах, то про злого барона, что детишек малых изводил в своем замке и невинных девушек…
– А про ведьму, про ведьму-то что?
– Да, про ведьму, – Моник сделала многозначительную паузу, и я пожалела, что не могу её пнуть, чтоб говорила скорее. – Сказывала прабабка, что еще её прабабка ей доверила, а той её прабабка… в общем, в незапамятные времена, когда Лион был чуть больше крепости, там жили наши предки. И вот в обычной семье сапожников ни с того, ни с сего появилась ведьма. Поначалу росла девочка, как все, но в двенадцать лет её выдали замуж, и в ней дар проснулся. Вроде началось всё с того момента, как ей в руки бриллиант святейшего Папы попал. Уж не знаю, каким образом. Может, бриллиант заговоренный был или волшебный. И начала она ворожить – да так, что не дай Господь! Монахи решили поймать её и сжечь, чтобы народ чудесами не баламутила. И поймали… Привязали к столбу, хворостом обложили, да тут над городом дракон громадный кружить начал и по башне хвостом щёлк, та затрещала, люди на площади завопили, в панике побежали кто куда. Давка началась, галдёж… А когда опомнились, ведьмы уже на помосте не было. Исчезла. Всей её семье пришлось скрываться, чтобы им пятки не поджарили да палками не побили. Тогда бы и малых деток не пощадили. Но все родичи, муж и дети той ведьмы спаслись, а куда она сама делась, так и не прознал никто. Тайна сия велика есть.
– Ой, – шепнула я. – Ты считаешь, что я тоже… такая?
Моник пожала плечами. Лицо её стало хитреньким, как у лисички.
– Ну, вообще сказывают, после той самой ведьмы все девочки в роду хоть чуток, а чего-то умеют. Я, бабка с прабабкой или матушка твоя тоже. Да только мы что? Травами полечить, приворожить, если надобно, яйцо покатать или на водицу нашептать. Только это всё тьфу – мелочи. Людей подчинять своей воле никому дано не было, окромя той… в старину.
– Разве я подчиняю? – икнула я от страха.
– Бёф, – фыркнула тётушка и засмеялась. – А то они сами в ресторации захотели лекарского сына побить, да? Им, что ли, шляпа его не понравилась? Или он посреди пира вдруг воздух испортил? А потом вонь ветер разогнал, и все разом успокоились, спать уложились, чего уж драться, так?
Я замотала отрицательно головой.
– А делать что?
– Мсьё Годфруа слушаться. Он мужик умный, хитрый. Премудростям древним учился у китайца какого-то. Большие деньги платил.
– А ты откуда знаешь?
– Знаю, – сгримасничала тётушка и шлёпнула меня пальцем по кончику носа. – Не везде тебе надо свой нос совать, отвалится.
Я насупилась.
– Ай-яй, что это за туча-тучная, чёрно-чёрная? Сейчас в пузо ткну, лопнешь. Дождя нам только и не хватало! – весело зацокала тётя языком и подмигнула.
Я вздохнула и улыбнулась. Увидев, что я оттаяла, тётя встала и направилась к двери.
– Кухарка тут всё та же? Софи?
Я кивнула.
– Моник…
– Чего?
– Ты больше никому не говори… про меня… про ведьму, пожалуйста. А вдруг всё случайно? И я буду хорошей? Вдруг мой дар пройдёт так же, как появился… Я в церковь ходить буду ещё чаще, я…
Моник лишь махнула рукой:
– Не пройдёт. Разве ж я на дуру похожа, болтать такое? Пойду, разузнаю, что тут к чему и еды раздобуду. Тебе надо силы восстанавливать, а мне… Уж когда задарма попитаться можно, грех не воспользоваться, – заметила тётя и оставила меня одну.
«Час от часу не легче. – Меня пробрала дрожь. – Ну, зачем, скажите, зачем именно в моём роду была ведьма?» Про ведьм чего только не болтают – на шабаш нагой на метле? С чертями плясать вокруг костра? Вот уж глупости! Говорят, будто ведьмы коров доят, чтоб наложить проклятье. А я и не знаю, с какого боку подойти к той корове! И чтобы я, порядочная девушка, такими глупостями занималась? Проклятьями?! Вот уж увольте. Ни за что! Лучше в монахини остричься. Зря я, наверное, всё рассказала Моник. Ведь растрезвонит по секрету так, что и в Мавритании про это судачить будут. А про ведьму… Может, одна выдумала, вторая добавила, третья приукрасила. И был там никакой не дракон, а мышь летучая с толстым задом. Ладно, подумаю об этом позже.
Через боли шевелясь и неловко двигаясь, как полудохлая рыба по склизкому берегу, я всё-таки сползла ниже и ощутила под головой подушку. Бороться со слабостью было невозможно, и мои веки сомкнулись сами собой.
Сны мои были похожи на болото. Я вязла в них, как в трясине, и боялась утонуть. Поэтому разбудившие меня звуки знакомой мелодии обрадовали несказанно. У кровати на стуле в чашке что-то дымилось, разнося приятный запах трав по комнатке. На фаянсовом блюде рядом красовались большая сахарная галета и фрукты. Я протёрла глаза кулачками и обрадовалась вдвойне – руки слушаются!
Мою скромную комнатку было не узнать. Мурча под нос песенку про жаворонка Алуэтт, Моник, стояла на бюро и подвешивала над оконцем штору – ту самую, что мы с ней перешили из старого платья маман. Везде, где только можно было, стояли кувшинчики и горшочки с цветами: с ландышами, тюльпанами, сиренью. Ветки с крупным розовым яблоневым цветом в вытянутой колбе. Боюсь, тётушка для красоты ободрала весь сад мсьё Годфруа. На комоде появилась вышитая салфетка. В моих ногах валялись подушечки, сшитые из кусочков того же драного матушкиного платья. На душе потеплело. Неужели Моник всё это тащила аж из Сан-Приеста ради моего уюта?!