Ученица чародея
Шрифт:
– Чёрт, ты пьяна в стельку? Или притворяешься? Какой шарман!
– Не пьяна и не притворяюсь, сударь! – зло одёрнула его я, понимая, что ещё немного и снова перестану себя контролировать. Кто знает, к чему это приведёт? Потолок обрушится или в окно влетит коршун и оторвёт ему голову? Сейчас бы меня устроило и то, и другое. Нет, нельзя. Он не стоит моего гнева. Он просто неотёсанный грубиян, каких много. А я такая одна! Я набрала в грудь воздуха и строго сказала:
– И прекратите чертыхаться. Лучше помогите добраться до кровати. Я не могу встать.
Этьен вдруг обратил внимание на то, что едва одет, и… покраснел.
О, Боже! Неужели таким хамам знакомо смущение? Если бы положение не было столь плачевным, я бы гомерически расхохоталась.
Он непонимающе покосился на меня, посмотрел на свои босые ноги, на голые руки, снова на меня, и присвистнул:
– Постой. Неужели я?.. Неужели мы с тобой?..
– Конечно, нет, сударь! – я стиснула зубы и опять попыталась опереться на руку. Нечеловеческие усилия, и удалось-таки подставить локоть, чтобы чуть-чуть приподняться. Со всей возможной жёлчью я заметила: – Иначе меня бы вырвало. Вы видите на себе следы рвоты?
Брови Этьена изумлённо взметнулись, в поиске оной он опустил голову и осмотрел свою грудь.
– А что за бинты? И чья на них кровь? Зачем их намотали на меня?
Я молчала. Этьен продолжил возмущённо рассуждать:
– И вообще, какого чёрта я здесь делаю? Интересно, что за дрянь мне подсыпал подлый хотельер? Последнее, что я помню – бокал Монтаньё в гостинице. Постой, и ты там была, принесла ему что-то. Уж не папаша ли передал подлецу Живазу снотворного порошка, чтобы заманить меня домой? Признавайся!
Его взгляд снова разгорелся недобро.
«Чудесно! Он ничего не помнит. А самомнения хватит, пожалуй, на всех фаворитов короля вместе взятых».
– Да вы, сударь, ещё и глупы, – презрительно сказала я. – Не ищите в других причины своих безумств. Вы сами всему причина. А, знаете? Подите прочь. И если хватит совести, позовите Женевьеву или Софи, чтобы помогли мне подняться.
Я отвернулась и принялась гордо рассматривать покрытый многодневной пылью паркет. Судя по звуку, Этьен встал и шагнул прочь.
«Не плакать! Не плакать! Не плакать!» – твердила я себе, кусая от обиды губы.
Вдруг рядом послышался вздох. Меня подхватили на руки и понесли к винтовой лестнице. Я не поворачивалась, но знала, что это сын лекаря.
Взыграли остатки совести. Значит, не всё ещё потеряно.
Он опустил меня на кровать и наклонился к моему лицу. Я сморщилась и хотела отвернуться, но Этьен аккуратно придержал ладонью мою голову и с неожиданным сочувствием спросил:
– Что болит-то? Ногу подвернула? Или на спину упала?
Я смотрела в его глаза и не знала, что ответить. К горлу подкатил ком.
– Ну, ну. Давай разберёмся, – отвёл взгляд Этьен и так же, как отец, обхватил пальцами моё запястье.
«Лекаря изображает, – с возмущением подумала я. – Лучше бы шёл на все четыре стороны. Господи, пусть он уйдёт! Пощади меня хоть в этом!» Я закрыла веки, чтобы только не видеть Этьена. Его прикосновения вызывали омерзение. Я сейчас не сдержусь.
– Ничего не понимаю, – пробормотал он. – Будто бы два пульса прослушивается. Это невозможно. Мадемуазель! Мадемуазель, посмотрите на меня.
Я приоткрыла глаза. Дышать всё ещё было тяжело, испарина покрыла лоб. Я, наверное, сейчас бледна, как привидение. Тем паче раздражал его здоровый румянец на щеках и ярко очерченные губы.
– С чего это мсьё изволили перейти на «вы»?
Ошеломлённый Этьен осторожно положил мою кисть на одеяло и потёр подбородок.
– Видимо, я выпил лишнего или… Нет, такого просто не может быть. Вы… – человек?
– Я, кажется, выразилась ясно. Подите вон, сударь. Вон! – вскричала я, в порыве гнева даже сумев поднять голову и сжать шерстяную ткань скрюченными пальцами.
Этьен вспыхнул, выпрямился и ринулся из комнаты. Резво, что тот заяц от огородного сторожа. Надеюсь, даст дёру и никому ничего не скажет, трус несчастный. Это меня порадовало. Отлежусь, и снова всё будет хорошо.
Мою бессильную дрёму, закрученную болями и смутными рассуждениями, прервал стук в дверь. Надеюсь, Софи… О, нет, в дверном проёме снова показалась кудрявая голова Этьена, а затем и он сам. Уже не полуголый, в новеньких сапогах, чёрных бархатных штанах. Белоснежная рубашка с кружевным воротником расстегнута по самый пуп. Лицо Этьена было растерянным. Он старался не смотреть мне в глаза.
– Прости. Простите, но… – сглотнул мой визитёр. – Я не могу понять. Здесь, – Этьен ткнул пальцем себе в грудь, – здесь был большой шрам. И тут. С самого детства, и тут. Куда… они исчезли?
А я, похоже, перестаралась. Надо же было так сглупить. Стало смешно – ну и идиотский у него был вид, – и я фыркнула:
– Ах, какая досада. Не печальтесь, сударь, поставите новые. Такому забияке, как вы, это труда не составит.
Этьен потоптался у комода, со странной грустью глядя на окружающие его вещи, и, наконец, спросил:
– Это сделали вы? Или мой отец?
– Меня больше заботят мои болезни, чем ваше внезапное здоровье, – процедила я.
После хамского поведения Этьена рассказывать ему о моём проклятом даре не хотелось. Тем более я не ждала от сына лекаря ни благодарности, ни восторга. Несмотря на внешнюю красоту, он был мне противен. Пожалуй, даже лавочник Ренье теперь вызывал более тёплые чувства. Я хотела лишь исправить свою ошибку. И исправила. С лихвой.
– Так вы… больны? Вы пациентка отца?