Ученица начального училища
Шрифт:
I
Десятилтняя Маня Иванова только что вернулась изъ городского начальнаго училища домой, гд окончилось ученье. Было два часа дня. Когда она вошла въ квартиру, мать ея убиралась въ кухн, мыла столъ съ пескомъ, а на кровати за ситцевымъ пологомъ ревлъ грудной ребенокъ. Мать бросила мочалку, взглянула на дочь и грозно воскликнула:
— Ты что-жъ это безъ щепокъ? Я-же вдь русскимъ языкомъ сказала теб, дур, чтобъ ты посл школы заходила по дорог на постройку за щепками!
Маня
— Да вдь при мн книги, маменька, и грифельная доска.
— Что такое книги! Велики-ли твои книги! Мшокъ-то вдь на шнурк. Его могла-бы и на шею надть, а охапку щепокъ все-таки съ собой захватить. Иди, иди на постройку. Вотъ теб корзинка и захвати щепокъ.
— Мн, мамка, сть хочется. Дай мн пость чего-нибудь.
— Вздоръ! Пустяки! Потомъ пошь. Вдь завтракала въ школ. Учительница кормила тебя. «Ты вдь получаешь тамъ завтракъ». Иди, иди за щепками. А то потомъ стемнетъ, работы на постройк? кончатся и дворъ запрутъ. Иди. День-то теперь короче куринаго носа.
Маня переминалась и слезливо моргала глазами. Она устала, ей хотлось сть.
— Дай мн, мама, хоть картошку… Одну картошку… Я по дорог…
— Нтъ у меня картошки. За обдомъ все съли. Сегодня Петръ Митрофанычъ тверезый, пришелъ съ фабрики обдать, принесъ селедку и много картошки лъ. Да что-жъ ты топчешься-то! Иди, говорятъ теб, а то вдь я и вникомъ…
— Тогда хоть хлбца кусочекъ, мама.
— Ну, вотъ теб хлбъ, и проваливай! Да живо у меня. Пока свтъ, за щепками можно два раза сходить.
Мать сунула Ман ломоть хлба. Двочка спрятала его за пазуху, взяла корзинку и отправилась за щепками, отщипывая отъ ломтя кусочки и суя ихъ въ ротъ.
Черезъ часъ Маня вернулась съ корзинкой шапокъ, вся раскраснвшаяся и чуть не плача.
— Не даютъ щепокъ-то. Ругаются… — сказала она. — Тамъ бабы какія-то… Гонятъ… Дерутся… «Ты, говорить, не съ нашего двора, такъ нечего теб сюда и шляться»! Я, мама, больше не пойду.
— Какъ: не пойду? Ступай:… Это еще что за, выдумки! Чмъ-же я топить-то буду? Дровъ не на что купить. Петръ Митрофанычъ въ воскресенье почти всю получку пропилъ. Ступай безъ разговоровъ.
— Я боюсь, мама… Бабы дерутся. Грозятся убить.
— Ну, вотъ вздоръ какой! Какъ-же он смютъ? На это городовой есть. Ты на нихъ городовому…
— Боюсь… Грозятся… И то три раза по затылку…
Двочка заплакала.
— Ну, чего ты ревешь-то, дура! И Митька за занавской реветъ, и ты ревешь, такъ что-же это будетъ! Голова кругомъ… Иди за щепками и длу конецъ. Эка важность, что по затылку! За всякимъ тычкомъ не угонишься. Ну, полно… Не реви. Иди еще разъ и будь умницей.
Мать погладила Маню по голов и выпроводила ее еще разъ изъ дома…
Прошелъ еще часъ. Начинало темнть. Двочка явилась снова съ корзиной щепокъ.
— Ну, вотъ… Не убили-же… Кто сметъ
— Опять два раза по затылку и разъ по спин. Больно тоже вдь, — отвчала Маня.
— Однако, вдь не убили-же… А за каждымъ тычкомъ гнаться не слдуетъ. Я маленькая была, такъ меня тоже колотили. И мать колотила, и жильцы. А какъ въ учень-то тузили, когда я у блошвейки жила! Мужъ ейный, бывало, ремнемъ отъ штановъ. И только разв печка по мн не ходила!
— Дай, мама, мн теперь пость, — проговорила двочка. — Дай хоть холоднаго похлебать.
— Чего я теб дамъ, коли отъ обда ничего не осталось. Вонъ хлбъ на стол. шь.
Двочка взяла ломоть хлба, круто насолила его солью и принялась сть. Мать посмотрла, какъ Маня ла съ жадностью, и сказала:
— Смотрю я на тебя, Минька, и дивлюсь; какъ это въ тебя столько ды входитъ! Все-то ты жрешь. Въ школу шла, ломоть хлба съла, въ школ тебя учительница кормила, за щепками ты пошла, ломоть за пазуху сунула, и теперь опять жрешь.
— Да вдь хочется, маменька… Сами-же вы всегда говорите, кто водки не пьетъ, тотъ больше стъ, — отвчала Маня.
— Водки! Это я про взрослыхъ говорю, про мужиковъ, а не про дтей. А тебя за водку-то пороть слдуетъ.
— За что-жъ пороть-то? Я и не пью.
— Еще-бы пила! Ахъ, ты гнида! Пороть надо за то, чтобъ и не упоминала о проклятой водк. Ну, отъшь, такъ возьми изъ-за занавски Митьку и поноси его по двору. Вонъ опять реветъ. Вс уши надсадилъ мн. А я простирну въ корыт твою рубашенку. Ты давно не смнялась и все чешешься. Тебя, должно быть, блохи жрутъ.
— Я, маменька, не могу съ Митькой… Я, маменька, должна уроки учить.
— Ну, вотъ… Какіе тутъ уроки! Учишься, учишься, а домой придешь, опять уроки.
— Батюшка задалъ изъ закона Божія молитву выучить къ завтрему.
— Успешь. Ты ужъ теперь подросла и должна помогать матери. А я смучилась съ ребенкомъ. Дерябитъ на всю комнату! Даже голова у меня разболлась. Бери ребенка и уходи.
Маня взяла плачущаго ребенка и понесла на дворъ. На двор долго она укачивала его, жужжала надъ его головой, бгала съ нимъ, пла какую-то псню, выученную въ училищ, чтобы какъ-нибудь его угомонить, наконецъ забжала къ кучеру въ конюшню и со слезами на глазахъ стала просить кучера:
— Смучилъ меня, дяденька, ребенокъ… Поколотите чмъ-нибудь въ стну пошибче. Авось, онъ испугается и уймется. Онъ у насъ стуку всегда боится.
Кучеръ взглянулъ на Маню, скосивъ глаза, и воскликнулъ:
— Поди ты, чортова перечница, къ лшему подъ халатъ! Мн и свои ребята надоли, а тутъ еще чужого унимай. Уходи! Брысь! Вишь, еще что выдумала. Стану я передъ чужимъ ребенкомъ шута разыгрывать — и онъ топнулъ на нее ногой и показалъ ей кулакъ.
Уже совсмъ было темно, когда Маня принесла ребенка домой.