Папертные

Было воскресенье. Старые англійскіе часы въ длинномъ потемнлаго краснаго дерева футляр начали бить, какъ-бы тяжело кашляя, десять. Церковный сторожъ дернулъ за веревку, проведенную на колокольню, и на колокольн зазвонили къ поздней обдн. Въ приходской церкви, на клирос, тенористый дьячекъ, проглатывая слова, началъ читать часы. Богомольцевъ въ церкви совсмъ еще не было, но нищіе на паперти уже собирались и размщались въ притвор на своихъ обычныхъ, давно уже облюбованныхъ, мстахъ. Тутъ были мужчины и женщины, большею частью старики и старухи, но крпкіе, не хворые. Не отличались они и особенно

убогимъ вретищемъ. Женщины были въ ватныхъ кацавейкахъ, иногда ситцевыхъ правда, потертыхъ, залоснившихся, иногда съ заплатами, но не выдавались своимъ рванымъ дырявымъ видомъ. У всхъ были головы покрыты приличными почти только срыми суконными платками. Старики были въ крпкихъ сапогахъ. Бросалась одна особенность въ глаза: почти у всхъ были щеки платками подвязаны.

Подвязанная щека придаетъ очень жалкій видъ человку, и нищіе это знали хорошо. Почти отъ всхъ стариковъ пахло перегорлымъ виномъ.

Среди нищихъ говоръ шопотомъ, перебранка, угрозы за занятыя, якобы, не свои мста. Это постоянные, обычные, по нскольку уже лтъ стоящіе на этой паперти и просящее милостыню у входящихъ и выходящихъ изъ церкви богомольцевъ, очень хорошо знакомые церковнымъ сторожамъ. Нкоторые изъ нищихъ стариковъ даже помогаютъ сторожамъ въ кое-какихъ работахъ по церкви и около церкви: ходятъ въ длинной лент сбирающихъ на украшеніе храма, на масло, на вдовъ и сиротъ, на сооруженіе чего-то и тому подобное съ кружками, звонятъ на колокольн, посыпаютъ пескомъ ступени паперти и даже отворяютъ и затворяютъ церковную дверь въ зимнее время передъ входящими и выходящими богомольцами. На исполненіе этой послдней обязанности допускается самый «почетный» нищій, старожилъ паперти, ибо эта обязанность даетъ возможность получать въ протянутую руку наибольшую милостыню, какъ не только нищему, но и лицу, облеченному нкоторымъ довріемъ отъ низшей церковной администраціи.

При размщеніи нищихъ въ обычныя дв шеренги въ притвор паперти, выясняется, что среди нихъ есть что-то въ род старосты, которому остальные обязались подчиняться.

Вотъ сошелъ съ колокольни въ притворъ высокій лысый жилистый старикъ съ плохо-пробритымъ подбородкомъ — николаевскій солдатъ, облеченный въ срое нанковое ватное пальто, и дуетъ въ покраснвшіе отъ холода кулаки и бормочетъ беззубымъ ртомъ:

— А ужъ безъ рукавицъ-то куда знобко звонить на мороз. Просилъ, чтобы сторожа на колокольн рукавицы оставляли — боятся, что украдутъ. А кому украсть? На колокольню только свои ходятъ.

Къ нему обращается маленькая старушенка въ ситцевой кацавейк.

— Андронычъ, да ты-бы сказалъ Михвн-то, что она не на свое мсто стала. У двери всегда Серафима Андревна становилась, а теперь она въ больниц, такъ ншто модель Михвн ейное мсто занимать! Мы вс должны подвинуться къ церковной двери, а она пусть становится тоже на свое постоянное мсто.

— Правильно, правильно, — подхватываютъ другіе нищіе. — А то что за выскочка? Скажите, какая ворона среди воробьевъ выискалась! На паперти здшней безъ году недля, а сама что?

— Врешь! На Аанасьевъ день два года минетъ, какъ я на здшній паперти.

— А я шестой годъ тутотка… — выставляется впередъ худощавая старуха въ заячьей съ линючимъ верхомъ шубенк. — Шестой годъ.

— Уходи, уходи! Становись въ свой ранжиръ! — машетъ рукой Михвн Андронычъ, и та, хоть и ворча и поругиваясь, водворяется на свое обычное мсто въ шеренг, шестой или пятой «рукой», начиная отъ церковныхъ дверей. —

На пророка Наума сторожъ Наумъ Сергичъ именинникъ, такъ вы держите на ум,- объявляетъ онъ нищимъ.

— А что намъ Наумъ Сергичъ! Угощеніе онъ какое въ именины раздавать будетъ, что-ли? — бормочетъ сморщенная старушенка въ коричневомъ капот.

— Какъ, что? Ты внов, такъ и не знаешь. Каждый годъ крендель ему сообща подносимъ. Ужъ ты гривенникъ припасай. У насъ здсь отъ этого отбояриться нельзя.

— Слдуетъ, слдуетъ ему крендель. Конечно-же, слдуетъ. Нешто можно безъ кренделя! — послышалось со всхъ сторонъ у нищихъ. — Онъ иногда и у городового заступится: «Оставь, это наша»…

Начали появляться богомольцы, проходя между рядами нищихъ. Старикъ Андронычъ всталъ около двери и началъ ее распахивать передъ входящими. Показалась пожилая дама въ лисьей ротонд и шапочк, повязанной сверху пуховой косынкой. Нкоторыя нищія-старухи тотчасъ — же протянули руки и стали шептать слова о подачк.

Старуха Власьевна въ сромъ платк на голов и въ очкахъ съ круглыми стеклами въ блой металлической оправ только поклонилась дам и проговорила:

— Здравствуйте, матушка, Анна Матввна. Добраго здоровья вамъ желаю — и тутъ-же сказала нищимъ:- Чего вы лапы-то протянули? Или не узнали? Вдь это полковница Саватьева, старая прихожанка здшняя. Разв она когда-нибудь подаетъ, когда входитъ въ церковь? Ни въ жизнь… Она только при выход одляетъ.

— Да и то не признали, — созналась старушенка со сморщеннымъ лицомъ. — Очень ужъ много у нея сегодня на голов-то навьючено.

Показался купецъ въ енотовой шуб. Онъ остановился на паперти и истово перекрестился три раза. Руки нищихъ протянулись.

— Святую милостынку, Христа ради, батюшка.

— Да, пожалуй, пока не тсно… Сколько васъ? — спросилъ купецъ считая нищихъ. — Разъ, два, четыре… Ну, да все равно… Вотъ двугривенный… Подлите по копйк, а кому не хватитъ, ужъ не взыщите…

Онъ распахнулъ шубу, листалъ изъ кармана двугривенный, подалъ ближайшей старух и вошелъ въ церковь.

Начался длежъ. Старухи и старики начали спорить. Нсколькимъ нищимъ не хватило. Т требовали раздлить копйки на гроши. Послышалась руготня. Какую-то женщину съ ребенкомъ за пазухой притиснули. Ребенокъ заревлъ. А богомольцы все прибывали и прибывали. Андронычъ долженъ былъ ввязаться въ дло. Онъ подскочилъ отъ дверей къ нищимъ и закричалъ:

— Кшъ… Смирно! Чего раскудахтались! Богомольцы идутъ въ храмъ съ усердіемъ, а у васъ словно рынокъ… Чего орешь, Татьяна Васильевна? Встань на свои мсто. Грошъ…. Не видала ты гроша:

— И грошъ деньги. Всякому, Андронычъ, своя слеза солона. Зачмъ-же безобразить.

— Становись, говорю, на свое мсто! Срамъ эдакій. Сейчасъ племянникъ церковнаго старосты прошилъ. Василій Варсонофьичъ. Ты думаешь, Василій Варсонофьичъ не скажетъ старост, что тутъ старухи бунтуютъ? Онъ ужъ и такъ ругался въ прошлое воскресенье.

— Милостыньку Христову подайте, батюшка, благодтель. Подайте, Христа ради, на хлбъ.

Руки опять вытянулись. Проходилъ старикъ, отставной полковникъ въ форменномъ пальто и на ходу снималъ съ головы черные суконные наушники. Андронычъ бросился къ дверямъ, распахнулъ ихъ передъ полковникомъ, поклонился въ поясъ и сказалъ:

— Пожалуйте, батюшка, вашескоблаародіе… Отставному николаевскому солдату…

Полковникъ сунулъ ему что-то въ руку и прошелъ въ церковь. Андронычъ взглянулъ въ руку и улыбнулся.