Папертные

Лейкин Николай Александрович

— Сколько? Сколько? — интересовались другіе нищіе.

— Только трешину.

— Вишь ты, только трешину. А кто здсь даетъ больше-то? Теб трешину, а намъ хоть-бы плюнулъ. Знакомый, что-ли?

— Въ первый разъ его вижу. Но онъ видитъ, что я солдатъ и все эдакое…

Появилась старуха въ синемъ суконномъ пальто, крестилась и направлялась въ церковь.

У старухъ-нищихъ послышалось ей вслдъ:

— Вонъ и богадленки руку протягивать идутъ, такъ намъ-то ужъ и Богъ веллъ. Мы на паперти а вдь она въ церкви, такъ кто больше наберетъ?

Старуха обертывается.

— Да что вы кофею съ дурманомъ напились спозаранку, что-ли? Я никогда не прошу, — говорить она.

— Просить

не просишь, это точно, а руку протягиваешь.

— Подите вы, грховодницы! — машетъ рукою старуха-богадленка и скрывается за дверью.

II

На колокольн раздался второй звонъ. Притокъ богомольцевъ сдлался усиленный. Часы кончились и началась обдня. Стали появляться молодыя дамы, нкоторыя съ дтьми, молодые мужчины, двицы въ новомодныхъ шляпкахъ. Публика шла больше парадная. Нагольныхъ полушубковъ и сермяжныхъ армяковъ, даже овчинныхъ чуекъ и женъ мелкихъ торговцевъ въ ковровыхъ платкахъ на головахъ за поздней обдней вообще бываетъ мало, а тутъ притокъ этихъ богомольцевъ изъ низшихъ классовъ совсмъ прекратился. Къ паперти начали подъзжать богомольцы въ извозчичьихъ саняхъ, пріхала какая-то нарядная пожилая дама даже въ собственной карет. Какъ только она вошла въ церковь, изъ церкви тотчасъ-же выскочилъ церковный сторожъ Наумъ, не старый еще человкъ солдатской выправки въ длинномъ черномъ сюртук съ краснымъ кантомъ и свтлыми пуговицами, въ усахъ на румяномъ лиц и крикнулъ, озираясь на нищихъ:

— Кто тутъ есть изъ стариковъ? Ахъ, да… Алексй! Ты можешь… Сейчасъ генеральша Вывертова, выходя изъ кареты, поскользнулась на ступеньк и чуть не упала. Посыпь-ка песочкомъ ступеньки у паперти. Мы ихъ и забыли посыпать.

— Слушаю-съ, Наумъ Иванычъ… — встрепенулся старикъ съ козлиной бородкой. — Песокъ въ оград?

— Нтъ. Ты обойди притворъ-то. Онъ въ уголк, съ боку около притвора приготовленъ. А вы что тутъ бунтуете? — угрожающе обратился онъ къ старухамъ-нищимъ. — Сейчасъ старостинъ племянникъ жаловался, что кричите, бранитесь. Здсь церковная паперть, а не баня… Храмъ…

— Видите, видите. Андронычъ правду говорилъ, что нажалуется старостинъ племянникъ, — сказала старуха въ черномъ суконномъ платк другимъ старухамъ. — Двугривенный длили, Наумъ Иванычъ, и не могли подлить поровну — вотъ изъ-за чего вышло.

Но сторожъ Наумъ юркнулъ уже въ церковь, а старикъ Алексй съ козлиной бородкой, держа въ рук корзинку, съ усердіемъ сорилъ пескомъ по ступенькамъ паперти.

Входящіе въ церковь богомольцы вообще подавали очень мало нищимъ. Нищіе ждали выходящихъ, по окончаніи службы богомольцевъ. Ранняя обдня по подач милостыни считается лучше поздней. За ранней обдней бываетъ простой народъ и подаетъ больше. Къ поздней обдн нкоторые нищіе даже умышленно приходятъ къ концу и не становятся на паперть, а въ начал обдни бродятъ около церкви или около ограды и, встртясь съ купцами или купчихами, идущими къ обдн, только «просительно» раскланиваются съ ними, бормоча слова въ род «въ здравіе и благоденствіе», «со чадами, во спасеніе на вки нерушимо», при чемъ, если знаютъ ихъ имена, то величаютъ по имени и отчеству. Средней руки купцы и купчихи это очень любятъ и всегда суютъ такимъ нищимъ трехкопечники или пятачки. Такое прошеніе милостыни нсколько опасно, потому что около церкви во время обдни всегда прохаживается городовой, могущій заарестовать получившихъ милостыню, но за то оно выгодно. Городовые, впрочемъ, не взирая даже на приказъ, рдко заарестовываютъ нищихъ около церкви. Они съ своей народной точки зрнія смотрятъ на этихъ нищихъ, какъ на нчто естественное, обычное, исконнорусское и иногда сами суютъ нищему

копйку.

Въ притворъ вошла женщина въ нагольномъ полушубк, пестромъ платк на голов, завязанномъ концами назадъ, и съ груднымъ ребенкомъ. Старухи нищія приняли ее сначала за богомолку, идущую въ церковь, но когда она встала въ рядъ съ ними, он загалдли, обращаясь къ ней:

— Ты что это? Никакъ милостыню просить? Уходи, уходи отсюда! Здсь нельзя.

— Отчего-же нельзя, миленькія, коли вы просите — просительно заговорила женщина.

— Мы здсь свои. Мы туточныя… Мы здшнія прихожанки. А ты что такое? Ты чужая, — стала ей доказывать сморщенная старушенка въ черномъ чепчик на заячьемъ мху, носящая названіе чиновницы, потому что у ней когда-то сынъ былъ паспортистомъ въ участк. — Ну, что-же стала? Уходи честью.

— Я только малость, старушки. Я послдняя встану, — упрямилась женщина.

— Уходи, уходи, коли тебя честью просятъ! — завопили снова старухи. — Уходи, а то вдь и городовому отдадимъ.

Женщина попятилась, но не уходила.

— Зачъмъ-же такую обиду супротивъ меня? Я такая-же нищенка, — сказала она.

— Такая да не такая. Откуда ты выискалась?

— Изъ-за Трухмальныхъ воротъ. Я тамъ въ родильномъ была. Вотъ ребеночекъ.

— Ну, такъ къ Трухмальнымъ воротамъ и иди. А здсь нечего туточнымъ старушкамъ мшать, — доказывала ей чиновница. — Вишь, какая выискалась. Туда-же съ ребенкомъ!

— Да еще ребенокъ-ли у ней? Можетъ быть, полно? — длала догадку старуха въ капор.

— А вотъ пусть Андронычъ посмотритъ, — подхватили другія старухи. — Андронычъ, вотъ тутъ чужая пришла и руку протягиваетъ.

Отъ дверей отдлился николаевскій солдатъ Андронычъ и подошелъ къ женщин въ полушубк.

— Ты тутъ чего? — спросилъ онъ.

— Святую милостыньку, Христа ради.

— Ну, такъ и проси около церкви. А здсь на паперти нельзя. Уходи, уходи.

— Да что у васъ откуплено, что-ли?

— А хоть-бы и откуплено, но это дло до тебя не касающееся. Уходи. Чужой доходъ нечего отбивать.

— Эки злюки! Вотъ злюки-то! Совсмъ цпные псы. Право, цпные псы.

Женщина съ ребенкомъ стала пятиться и сошла съ паперти.

— Посмотри, Андронычъ, настоящій-ли у ней ребенокъ-то — говорила «чиновница». — А то поймаютъ ее около паперти, да окажется полно въ пеленкахъ, такъ только на насъ конфузъ. Мараль-то вдь на насъ пойдетъ.

Андронычъ пошелъ за женщиной, вернулся и сообщилъ:

— Настоящій. Даже пищитъ. А что нищихъ около церкви — страсть — прибавилъ онъ. — Какой-то совсмъ новый… На деревяшк. Потомъ съ кокардой на фуражк одинъ. Тоже новый.

— Да не Коклюшкинъ-ли съ Моисеева двора, что прошенія къ благодтелямъ пишетъ? Онъ иногда тоже руку протягиваетъ, — спросила чиновница.

— Ну, вотъ… Не знаю я Коклюшкина! Очень чудесно знаю. А проситъ онъ часто. Онъ недавно былъ въ нищенскомъ… Его недавно полиція словила.

Въ притворъ съ улицы зашелъ околоточный и сталъ проходить въ церковь. Старухи мгновенно присмирли и разстроили свои ряды, порвали шеренги. Околоточный, не обращая на нихъ вниманія, скрылся въ церкви.

— Этого съ краснымъ носомъ я знаю, — сказала про околоточнаго старуха въ капор. — Онъ никогда къ нищенкамъ не привязывается на паперти. Пройдетъ мимо, поставитъ въ церкви свчку и уйдетъ. Вотъ Пентюховъ, такъ тотъ охъ какой! Тотъ — бда…

— И Пентюховъ не привязывается къ папертнымъ. Онъ только на улиц лютъ. Вотъ ужъ тамъ ему съ протянутой рукой не попадайся, — возразила старуха въ чепчик на заячьемъ мху.

Андронычъ тотчасъ-же прибавилъ, стоя у двери:

— Да они вс, ничего… Но вдь у нихъ, служба. Отъ нихъ начальство требуетъ. Спрашиваютъ.