Папертные

Лейкин Николай Александрович

Изъ церкви заглянулъ въ притворъ сторожъ Наумъ и крикнулъ одному изъ стариковъ:

— Алексевъ! Ты почище одтъ. Пройдись со сборной кружкой передъ «Достойно»…

Отъ нищихъ отдлился сдой старикъ въ длиннополомъ кафтан, остриженный въ скобку и пошелъ въ церковь за сторожемъ.

Какая-то нарядно одтая молодая дама пріхала въ саняхъ съ изукрашенной въ голубой шелкъ и серебро кормилицей въ повойник. У кормилицы на рукахъ былъ ребенокъ.

Он стали пробираться въ церковь.

III

На

колокольн опять звонъ.

Начинаютъ проходить сквозь притворъ въ церковь лица, про которыхъ принято говорить, что они являются къ шапочному разбору. Это по большей части мужская молодежь, стремящаяся въ церковь для того, чтобы повидаться при выход изъ церкви съ своими знакомыми и полюбоваться «на хорошенькихъ», вставъ по окончаніи службы группой передъ папертью и заграждая собой дорогу выходящимъ изъ церкви.

Проходитъ франтикъ въ шинели съ бобровыми лацканами и воротникомъ, отрясая бобровую шапку. У старухъ нищихъ движеніе.

— Женишокъ… — киваетъ вслдъ ему нищая въ заячьемъ чепчик. — Посл Рождества свадьба. На лабазниц Мамыкиной женится. Вотъ угловой-то домъ ужъ къ нему перейдетъ.

— А ты почемъ знаешь? — спрашиваетъ кто-то изъ старухъ.

— Я-то? Да я къ мамыкинской кухарк гадать хожу на ейнаго солдата. Ну, она меня кофейкомъ, пирожкомъ… дай ей Богъ здоровья. А то и остаточки чего-нибудь въ горшечк сунетъ. А Яблокова-то Мишу, жениха-то, я съ измалтства знаю. Онъ на моихъ глазахъ и росъ. Вдь я сколько лтъ въ здшнемъ приход маюсь. У насъ въ церкви и внчать будутъ. Приданое какое беретъ!

Такъ называемая нищая «чиновница» относится къ сообщенію старухи въ заячьемъ чепчик съ практической точки зрнія и тотчасъ-же замтила:

— Свадьба что! Свадьба для насъ никакого толку. Во время свадьбы нешто подаютъ за упокой души старушкамъ? Намъ покойничекъ хорошій, богатый лучше.

— Экая ты алчная, Варвара Захаровна! осуждаетъ ее кто-то.

— Будешь алчной, милая! Все дорожаетъ, а доходы хуже и хуже. За уголъ-то раньше два рубля я платила, а теперь подавай хозяйк три.

Въ притворъ вошелъ совсмъ лысый нищій съ котомкой за плечами, въ рукавицахъ, съ палкой и съ мховой шапкой съ ушами, какую носятъ на свер.

Отеревъ рукавицей длинную бороду, онъ спросилъ у нищихъ:

— Поди, скоро кончится обдня-то, православные?

— А теб зачмъ? — тотчасъ-же отнесся къ нему Андронычъ. — Здсь просить милостыню нельзя.

— Я дальній, милостивецъ. Я проходомъ.

— Все равно уходи. Здсь своя нищая братія, приходская.

— Вологодскій, благодтель. Я Христовымъ именемъ въ Іерусалимъ пробираюсь.

— Ну, и пробирайся. А здсь стоять нельзя. Проходи! — говоритъ Андронычъ, длая движеніе.

— Мн бы малость на обдъ пособрать — я и доволенъ.

— Уходи, уходи! Мы къ теб въ Вологду обдать не ходимъ, — заворчала одна изъ старухъ.

— Ну, миръ вамъ!

Старикъ странникъ поклонился и сталь уходить изъ притвора.

Показались выходящіе изъ церкви богомольцы…

Въ открытые двери слышалось пніе «Буде Имя Господне благословенно».

Старухи

и старики оживились. Образовались плотныя шеренги. Протянулись руки.

— Милостыньку, Христа ради. Подайте благогодтели, — послышалось на нсколько ладовъ.

Баба въ нагольномъ полушубк протискалась мимо выходящихъ изъ церкви богомольцевъ, стояла уже въ притвор и протягивала руку. При сильно хлынувшей изъ церкви толп отогнать ее нищимъ было уже невозможно. Впору было только слдить за сующими милостыню. Нкоторыя пожилыя женщины купеческой складки останавливались и, подавая три копйки, требовали дв копйки сдачи. Кто-то разронялъ мдяки, сталъ наклоняться, чтобы поднимать ихъ, но его столкнули и онъ упалъ. Это была женщина. Ее подняли и она говорила:

— Вдь больше чмъ на гривенникъ. Ну, да ужъ нищей братіи счастье. Вы, старушки, потомъ поднимите. Поднимите и подлитесь.

— Подымемъ, матушка… Спасибо… Тлу во здравіе вамъ, души во спасеніе.

— Подлитесь пополамъ… — произносить кто-то.

— Да какъ тутъ длить-то, батюшка? Вдь это старый грошъ, — откликается нищая.

Франтикъ въ пальто и бломъ кашне увивается около молоденькой двушки съ ротикомъ; сложенныхъ въ сердечко.

— А я васъ вчера за всенощной искалъ, искалъ, такъ и не могъ найти. Гд вы стояли?

— Я нарочно отъ васъ скрылась, — отвчаетъ двушка и превращаетъ ротикъ въ форму бантика.

— На построеніе храма Господня! — звучитъ надъ ея ухомъ уже на ступенькахъ паперти голосъ монашеньки со сборной книжкой.

Это раздается слва. А справа слышится тенористый возгласъ:

— На обгорвшій храмъ святого великомученика…

Два форменныхъ чиновничьихъ пальто разговариваютъ, протискиваясь на паперть:

— Вы что-же вчера сдлали?

— Можете себ представить: шесть съ полтиной проигралъ. А вдь какъ везло сначала! Игралъ съ выходящимъ. Но потомъ начали попадаться такіе игрочки, что мы то и дло шлемы прозвывали.

Толпа выходящихъ изъ церкви пордла. Выходили въ одиночку только оставшіеся въ церкви на молебенъ. Показалась енотовая шуба. «Чиновница» тотчасъ возгласила:

— Батюшка, Иванъ Васильичъ, съ ангеломъ, кормилецъ! Желаю здравствовать вамъ и всему семейству вашему.

Шуба въ недоумніи останавливается.

— Откуда ты знаешь, бабушка, что я имянинникъ?

— Милостивый благодтель, я у васъ въ дом на задворкахъ пятый годъ живу. Сегодня дворники сказывали.

Шуба подаетъ «чиновниц» пятачокъ.

Шубу окружаютъ и другія старухи и старики.

— А намъ-то, батюшка, кормилецъ, Иванъ Васильичъ, святую милостыню Христову, — слышится на вс голоса и протягиваются руки. — Съ превеликимъ торжествомъ вашего ангела. О вашемъ здравіи!..

Шуба обозрваетъ толпу и теряется.

— У меня совсмъ птъ мдныхъ… — произноситъ шуба. — Вотъ два пятіалтынныхъ. Подлитесь.

— По пятачку, батюшка, милостивецъ? спрашиваетъ старуха въ заячьемъ чепчик, принявшая деньги.

— Какое по пятачку! Вишь, васъ здсь сколько! По копйк.