Ученик философа
Шрифт:
Мысль о том, что Хэтти в один прекрасный день отправится в тайный мир сексуальных приключений, все больше мучила философа. Он словно чувствовал с безумным жаром: она не должна согрешить. Эта пытка, посетившая его ранее в виде болей-предвестников. словно по воле рока взъярилась в полную силу теперь, именно тогда, когда Джон Роберт начал чувствовать или воображать, что его философская мощь убывает. Это была одна из возможных формулировок. Еще это было похоже на потерю религиозной веры. Он перестал доверять не только тому, что делал сейчас, и всему, что сделал раньше, но всему, что сделали они все, его философы, великие и бессмертные, да и во всей этой чертовой лавочке засомневался. Перо слабело у него в руке, которая в любом случае скоро закостенеет от артрита, уродливо искривится. (Он так и не научился пользоваться пишущей машинкой, каковую считал аппаратом, полностью враждебным мышлению.) Он чувствовал, что устал от жизни, словно
В этом отчаянном положении характерно безумная идея — быстро выдать Хэтти замуж — стала как бальзам на душу. Почему не попытаться хотя бы устроить ее брак, капитально вмешаться в ее жизнь и будущее? Самой тайной и причудливой из мучивших философа мыслей, которую он постоянно растравлял, была та, что он никогда не узнает, когда и как Хэтти лишится невинности и окончательно выйдет из магического круга, созданного для нее дедом. Он будет ждать, гадать и никогда не обретет уверенности, а разве он сможет это вынести? Вот он и решил ускорить это событие, взять его под контроль. Оставалось найти жениха. И опять, как в случае с Перл и, как он надеялся, также удачно, он сразу наткнулся на кандидата. Сначала мир возможностей казался столь головокружительно огромным, что исключал всякий разумный подход. Легко понять изумление Тома Маккефри при известии, что выбор пал на него. Но, по правде сказать, как только были введены нужные ограничения, область выбора сузилась до разумных пределов, и тут рассуждения Розанова представляли собой странную смесь не меньшей, чем у Хэтти, наивности и высшего инстинкта самосохранения, продиктованного мирской мудростью.
Американцы не годились. Они слишком много знают. Джон Роберт одно время рассматривал — не всерьез, а именно чтобы доказать всю невозможность этой кандидатуры, — одного из своих самых умных молодых учеников, Стива Глатца. Стив был благородный юноша, но уже слишком освоившийся с жизнью, ему недоставало определенной неловкости, столь характерной для английских юнцов и почему-то попавшей в список требований, составленный Джоном Робертом. Кроме того, Стив уже староват — ему не меньше двадцати пяти. Мужчины других рас совершенно исключались. (Евреи, конечно, не исключались, но все знакомые Джону Роберту евреи были американцами.) Избранник должен быть англичанином и не должен быть философом, это тоже ясно. Джону Роберту совершенно не улыбалась перспектива вести философские беседы с мужем собственной внучки. Впрочем, любая беседа с этим человеком была для него труднопредставима. Мальчик должен быть образованный, студент или выпускник университета. Джон Роберт полагал, что и Хэтти пойдет в университет. Ей нужен образованный человек, способный заработать на жизнь (может быть, преподаванием), но не слишком умный (не Глатц). По опыту Джона Роберта, очень умные люди, как правило, невротичны, ненадежны и болезненно честолюбивы. Избранник должен быть англичанином и, из практических соображений, эннистонцем. Изрядная часть души философа, не затронутая утонченностью, по-прежнему считала Эннистон центром мира. Кроме того, в этой точке Англии он знал больше всего народу. Своих знакомых из лондонских академических кругов, вместе с семьями, он перебрал быстро и безуспешно. Как только возник Эннистон, луч прожектора сразу упал на Тома Маккефри.
В калифорнийской, массачусетсской, иллинойсской глуши Джон Роберт регулярно получал и читал «Эннистон газетт». Эта желтоватая газетка постоянно упоминала Тома — он участвовал в ревю, он вышел в финал теннисного турнира, он хорошо сыграл в крикетной команде, его приняли в университет; небогато, но все события с участием членов семейства Маккефри становились новостями. (В «Газетт» появилась и пока что единственная публикация Тома, чудовищно плохое стихотворение, которое, по счастью, не попалось на глаза Джону Роберту.) Маккефри означали новости не только для обычных домоседов-эннистонцев, но и для изгнанника — Джона Роберта. Он, лишенный дома и родственных связей, ощущал странную связь с Маккефри и Стиллоуэнами, с давними обитателями Виктория-парка, словно они были ему родней. Эта причастность, для которой не нужна была настоящая дружба или даже знакомство, шла, конечно, через Линду, которая в то решающее время была накоротке со многими из этих людей. Может быть, в душе философа действительно было затронуто какое-то еще более примитивное чувство. Когда Джордж ляпнул наугад, что Розанова в молодости не принимали в «важных домах» и что он из-за этого злился, ученик ни на миг не верил этим словам и произнес их единственно с целью оскорбить своего учителя. Однако это было правдой. Джон Роберт, уже будучи известным философом, предметом восхищения, обижался на людей вроде Джеффри Стиллоуэна и Джеральда Маккефри, которые его не замечали или относились к нему покровительственно, свысока.
Конечно, у него было достаточно мотивов и попроще. Философ прекрасно знал о существовании подрастающего Тома не только по семейным воспоминаниям и регулярному чтению «Газетт», но и по нечастым тайным визитам в Эннистон, когда он ненадолго останавливался в Королевском отеле, чтобы распорядиться ремонтом или сдачей внаем дома 16 по Заячьему переулку. Про Тома говорили, его любили, он был счастлив. Джон Роберт уже принял свое великое решение, когда его поразили сказанные про Тома слова отца Бернарда: «Он невинен и счастлив: счастлив, потому что невинен, и невинен, потому что счастлив». Быть может, это состояние продлится? И разве не этого Джон Роберт хотел для Хэтти?
Но когда он начинал задумываться, его посещали такие причудливые фантазии! Том пропал или мертв, Джон Роберт утешает Хэтти, которая теперь вдова и никуда не денется. Выдержит ли он, глядя, как Хэтти водворяется в доме мужа? И какого старого шута сыграет сам? Если он даже к Перл умудрялся ревновать, то не сойдет ли он с ума от ревности к Тому? Неужели дошло до того, что он оставил всякую надежду на отношения с Хэтти? Почему он так торопился отдать ее? Наверняка не продумал всех последствий. От какого ужаса, живущего в нем самом, он так стремительно бежал? Его туманные робкие мысли шарахались от этого зловещего вопроса, и он даже воображал временами, что после неудачи с Эми и Хэтти сможет установить некую идеальную любовную связь с дочерью Хэтти! При всей склонности Джона Роберта к меланхолии он порой забывал, что стар.
Джон Роберт моргал в тусклом мягком дождливом свете комнаты, где не горели лампы и тихо мурлыкал, трепеща, розовый огонек в газовом камине. Джон Роберт сразу понял, что Хэтти выросла. Последний раз они виделись почти год назад. Он подумал: значит, она все еще растет? Он сверлил ее мрачным взглядом из-под косматых бровей. Боже мой, подумал он, она похожа на Линду, она все больше становится похожа на Линду, как это возможно? Она стала выше, старше, и волосы уложены так замысловато.
— Пожалуйста, садитесь, — сказала Хэтти.
Она никогда раньше не чувствовала себя дамой, хозяйкой, принимающей гостя, да еще такого особенного. В Денвере все было совсем не так.
Джон Роберт сел в одно из низких бамбуковых кресел, и оно предупреждающе хрупнуло. Джон Роберт переместился на подоконный диванчик. Хэтти нашла стул и села.
— Как поживаете?
— Спасибо, очень хорошо, — ответила Хэтти. Беседуя друг с другом, они не употребляли ни имен, ни обращений.
— Как тебе нравится дом?
— Ой, он такой замечательный! — воскликнула Хэтти с жаром, отчасти растопившим лед. — Это самый милый, самый очаровательный дом на свете!
— Я бы его купил для тебя. То есть, я хочу сказать, я бы мог его купить, но я знаю, что миссис Маккефри никогда не продаст. Вы с ней познакомились?
— Да, мы встречались, она очень милая.
— Да? — рассеянно переспросил Джон Роберт.
Хэтти сидела лицом к окну, и теперь, когда глаза привыкли к зеленоватому свету, философ пристально разглядывал ее млечно-голубые глаза, бледно-золотые переплетенные волосы, непорочную гладкость лица и шеи. Лицо не было накрашено, и нос чуть-чуть отливал розовым. Губы бледные, словно их лишь едва заметно обвели карандашом. Цвет лица и волос — не Линды, но строение лица очень ее напоминало.
— Да, — произнесла Хэтти, продолжая беседу ответом на его вопрос.
— Прекрасно, прекрасно… Ну что, ты рада, что кончила школу?
— Да…
— Ты уже… почти… взрослая.
— Да, и, пожалуйста, скажите мне, что я теперь буду делать?
От такого прямого вопроса Джон Роберт немало растерялся, поскольку был готов обсуждать эту тему, но не сразу.
— Нам надо подумать про университет в Англии. Ты ведь сдала экзамены повышенного уровня? [109] Мне прислали твой аттестат. Как вы поладили с отцом Бернардом?
109
Экзамены повышенного уровня (A-level) в Британии обычно сдаются в течение последних двух (необязательных) лет обучения в старших классах. По Результатам этих экзаменов производится зачисление в университет.