Ученик философа
Шрифт:
Теперь, на пути от окна к чайному прилавку, священник остановился у окна, где сидели Брайан и Габриель.
— Доброе утро. Вижу, Омега с вами. Эта крохотная тварь — наглядное доказательство Божьей любви! Каким смирением мы должны преисполниться…
— Почему? — спросил Брайан.
— Такой источник духа в таком крохотном зверьке, такое благое расположение, неистощимо хороший характер, бескорыстная привязанность горит в этих глазах…
— Чушь, — сказал Брайан, — Он абсолютный эгоист, совершенно эгоцентричное животное.
— Господь виден в любом из своих созданий.
— И в этой чашке тоже?
— Да.
— Тогда нечего разводить слюни насчет собак.
— Правда, этот снег
— Омерзителен.
— Что вы скажете про мисс Мейнелл? — спросила Габриель.
— Она простая, как ребенок…
— Простая? То есть у нее шариков не хватает?
— Брайан, ну конечно, он не это хотел сказать.
— Простота — от Бога.
— Ну конечно, достаточно посмотреть вокруг.
— Можно спросить, есть ли новости о Стелле?
— Нет, — ответила Габриель. — Я очень беспокоюсь, она взяла и пропала. Совсем на нее не похоже.
— Не беспокойтесь, — сказал священник— Институт всегда полнится разными ерундовыми слухами. Люди обожают преступления и катастрофы.
Он пошел дальше, к прилавку.
— Что за слухи? — спросила Габриель у Брайана. — Я ничего не знаю.
— Захватывающие. Я даже слышал, как миссис Осмор рассказывала об этом миссис Белтон.
— Но что же?
— Новейшая идея — Джордж прикончил Стеллу. Вопрос только в том, куда он дел труп.
Еще один человек — Уильям Исткот — видел, как нырял Том Маккефри. Уильям, тоже раздетый, стоял на краю бассейна. Он уже поплавал, а сейчас привычно чувствовал, как охлаждается нагретое тело. (Температура воды была 28 °C, а воздуха 2 °C.) Он думал не думая, полуоформленные мысли смешивались с ощущениями: я наслаждался бы этим ощущением холода и тепла, пудинга с мороженым, как говорила Роза. Я наслаждался бы снегом и этой картиной, как Том стоит и потом ныряет. Но теперь не могу. И я завидую Тому, завидую, потому что он молодой, сильный и будет жить, а я нет и умру. Уильяму казалось парадоксальным и ужасным, что сегодня его собственное поджарое, загорелое, почти полностью обнаженное тело стоит так же крепко на ногах и на вид так же прочно и сильно, как всегда. Но все это время оно, как теперь ему известно, носило и носит в себе неумолимый двигатель собственной неизбежной смерти. Он подумал: сказать ли Розанову? Если сказать, это поставит их обоих в неловкоеположение. Джон Роберт не любит неудачников, а есть ли неудача окончательней этой?
Кто-то коснулся руки Уильяма. Он глянул вниз и увидел Адама Маккефри, глядящего на него снизу вверх.
— Адам, здравствуй.
— Здравствуйте.
— Правда, снег красивый?
— Да. Я слышал, как птицы поют в снегу.
— Даже в снегу они знают, что весна.
— Крапивник может спеть сто шесть нот за восемь секунд.
— Правда?
— Да. Вы знали?
— Нет, но могу себе представить.
— Я был на общинном лугу с Зедом. Мы видели белую лошадь, она гуляла сама по себе.
— Может, это из табора.
— Она валялась на спине. Потом увидела Зеда и вскочила. Увидела собаку поблизости и испугалась. Потом ушла.
— Большая лошадь испугалась маленькой собачки!
— Это была скорее пони, чем лошадь. Я видел, как дядя Джордж выходил из библиотеки, но он меня не видел. Однажды я видел дядю Джорджа в двух местах сразу.
— Не может быть — ведь тогда, значит, ты тоже был в двух местах сразу.
— Понимаете, я был на верху автобуса.
— Это имеет значение?
— Да.
— Может, просто похожий человек.
— Может быть. Сейчас, я только пойду спасу ту муху.
Уильям заметил муху с блестящими крыльями. Муха лежала на глянцевой беспокойной воде, тихо плескавшейся у них под ногами. Адам легко, бесшумно, как выдра,
Вскоре после прыжка в воду, вызвавшего столь сильные и такие разные чувства в душах двух наблюдателей, Том Маккефри наткнулся на Диану Седлей. До этой встречи Том плыл себе вперед, упражняясь в спокойном, не требующем усилий эннистонском кроле, и несчастливые мысли путались и жужжали внутри его головы, а снаружи вокруг нее извивались в воде потемневшие мокрые волосы. Прошло два дня со времени его невероятной беседы с Джоном Робертом. За это время Том не сделал ничего и, по правде сказать, едва ли не прятался. Он ничего не планировал. Он сидел дома, не в силах ни читать «Потерянный Рай», ни работать над своим шлягером, ни смотреть цветной телевизор Грега. Тому было физически нехорошо от беспокойства и дурных предчувствий. Он словно не владел своим телом, как бывает при сильном гриппе. Любопытство и возбуждение, охватившие его сразу после разговора, угасли или сменились мрачным, гораздо менее приятным ощущением несвободы. Он все так же чувствовал, что отвертеться не выйдет; конечно, он уже не может просто взять и написать Розанову, что решил не продолжать (хотя, как сказал Эмма, в каком-то смысле это сделать проще простого). В этом письме он должен был бы дать обещание никогда в жизни не пытаться увидеть Хэрриет Мейнелл (он так и не сказал Эмме о незыблемом условии, поставленном Розановым). Никогда? В его годы? Как он мог ввязаться в такую неправдоподобную историю? Он уже не мог остановиться, должен был увидеться с девушкой, хотя эта перспектива пока что влекла его только как приснившееся веление судьбы. Он не чувствовал ни романтического любопытства, ни пыла, свойственного рыцарю в поисках приключений. Он был несчастен и чувствовал, плавая под ватным одеялом тумана, лишь неуемный, неприятный эротический авантюризм. Раньше Том был абсолютно доволен своим существованием. А теперь его вынудили думать о девушках! Ну и ладно! Да, думал он про себя, Джон Роберт изменил мою ценность. Он меня испортил! Тут Том налетел прямо на Диану, которая так же энергично плыла навстречу. Они внезапно возникли в поле видимости друг друга, сплелись вытянутыми вперед руками, потом столкнулись, сбивая друг друга с курса.
— Простите.
— Диана!
Тому, конечно, уже давно показали любовницу брата — он не помнил кто, может быть, Валери Коссом, она всегда очень интересовалась занятиями Джорджа. Том понятия не имел, как фамилия Дианы, и всегда, думая о ней, мысленно звал ее по имени, которое инстинктивно слетело с его уст при столкновении.
Короткие волосы Дианы облегали голову темной плотной шапочкой. При мокрых и сухих волосах она выглядела почти одинаково, в отличие от Тома. Его лицо при мокрых волосах становилось худее, яростнее, старше. Диана его не узнала.
— Я Том, Том Маккефри. Не бойтесь.
Том сам не знал, зачем это сказал. Он взялся за бретельку ее синего купального костюма.
— Ох… пустите, пожалуйста… — Диана беспомощно скребла мокрой рукой по руке Тома. Она глотнула воды. — Пустите, вы меня топите.
Том отпустил, но загородил путь, работая ногами в воде и касаясь руки Дианы кончиками пальцев. Вблизи ее мокрое лицо было детским, покраснело, косметика немножко размазалась.
— Как Джордж? — спросил Том.