Ученик мага
Шрифт:
Уже почти совсем стемнело. Винсент совсем промерз. Зато приметил себе местечко, где можно перемахнуть на ту сторону. Там, где кусты росли гуще и добирались практически до голой, как колено, нейтральной полосы. Правда, местечко это находилось неподалеку от дороги. И его можно было разглядеть от небольшого домика и шлагбаума, что перекрывал дорогу. Возле шлагбаума дежурил часовой. Но Винсент не просто так просидел в кустах несколько часов кряду. Он успел хорошенько изучить повадки пограничника. Тот не мог долго стоять в одной позе и с завидным постоянством начинал либо ходить, либо крутиться вокруг собственной оси. Смотреть при этом он мог как по сторонам, так и в землю, себе под ноги. Но момент, когда часовой не будет смотреть на кусты, из которых собирался рвануть к границе рыжий, можно предугадать. А там главное — успеть. Главное — успеть перебежать на ту сторону. Уж с северянами он как-нибудь договорится. Лишь бы свои не стали палить в спину на поражение.
Свои не ограничивались одним часовым, что дежурил у шлагбаума. Пограничники тройками прохаживались время от времени туда и обратно вдоль кромки леса. И на них тоже надо было делать скидку. Выходило, что на рывок до границы у Винсента остаются считанные минуты. И то, если поймать момент. Шанс, впрочем, представлялся уже не единожды, но в последнюю секунду что-то останавливало Винсента.
Он мялся, тянул время, ругал себя за нерешительность и терпеливо выжидал нового удачного момента. И снова останавливался в последний момент. По правде говоря, рыжий не боялся неудачи. Он ждал Пантора. Все надеялся, что тот придет и найдет его здесь в кустах по эту сторону границы. Боялся, что ученик мага вместо того, чтобы уйти, сделает какую-нибудь глупость. А Пантора все не было.
Должно быть, он уже перешел границу и ждет на той стороне.
Винсент не очень поверил этой мысли, но можно было думать только так. Иначе оставалось либо сидеть в кустах до самой смерти (а с такой сыростью и холодом ждать ее придется недолго), либо возвращаться назад в Дредстаун. Но вернуться туда было никак нельзя. Даже если с Пантором что-то случилось, он уже не поможет. Так что возвращаться значило просто прийти и сдаться властям. И это никому бы не помогло. Тем более, Пантор сам настоял, чтобы они уходили поодиночке.
Уговорив себя, Винсент снова принялся ждать момента. Но на этот раз он уже не колебался. Просто поставил для себя вопрос ребром: сейчас или никогда. И, решив: «Сейчас!», бросился к полоске вырубки, что шла границей между двумя стенами леса.
Лес, что принадлежал Объединенным Территориям, стремительно удалялся от него. Северный лес приближался такими же нервными скачками. Под ногой что-то хрустнуло, и он подумал, что надо бы бежать тише, осторожнее. Но мысль быстро улетучилась. Никто здесь не прислушивается. Так что весь вопрос в том, как скоро его заметят. Но об этом лучше не думать, а просто бежать, пока никто не видит. Увидели. Когда он пробежал треть вырубки. Окликнули. Грубо, с угрозой. Винсент не слушал, не вдавался в смысл слов. От него что-то потребовали. Наверное, остановиться, но он не услышал, кровь шумела в ушах. Да и мысли не осталось ни одной, кроме того, что впереди, за деревьями — свобода. Долгожданная, полная свобода ото всех и ото всего. От всего ОТК с его глупыми законами.
Он был уже на середине просеки, когда слова закончились и загрохотали выстрелы.
И тогда стало совсем страшно. Винсент рванул изо всех сил, которых уже и не осталось вовсе. Но ведь взялись откуда-то, когда уже, казалось, и ноги не держали, и дыхание сбилось. Рыжий задал стрекача, не обращая внимание на крики и выстрелы. Как преодолел остатки открытого пространства, он так и не вспомнил. Просто бежал и все. Пока не хлестнули по лицу ветки спасительного леса, принимая беглеца в свои объятия. Сердце колотилось с бешеной силой. Винсент мчался по лесу, не обращая внимания на разодранную щеку. Он был сейчас счастлив. Он вырвался. У него получилось. Счастье длилось недолго. Что-то чужеродное, чего не должно было присутствовать в его счастливом единении с северным лесом, шевельнулось на краю зрения. Потом последовал короткий удар в затылок, и Винсент почувствовал, что падает. Показалось, что сейчас потеряет сознание, но удар оказался не настолько сильным. Рыжий шлепнулся на землю. Перевернулся на спину, чувствуя, что на место эйфории приходит тошнота. Перед ним стоял человек с ружьем. Дуло ружья смотрело рыжему в грудь. Он попытался подняться, но получил тычок носом сапога под ребра.
— Ну-ка, не дергайся, — голос мужика прозвучал хрипло. — Это из-за тебя там стрельба?
Винсент хотел сказать «нет», язык сам собой начал говорить правду, в результате получилось что-то невнятное.
— Понятно. Сбежал, значит?
Винсент промолчал.
— Ну-ка, поднимайся.
Ружье все так же смотрело на рыжего, и он решил, что спорить с ружьем все же не стоит.
— Вы пограничник? — спросил как-то совсем уж наивно.
Мужик от такой наивности фыркнул. Винсент поднялся и поглядел на своего пленителя серьезно, стараясь выгнать из голоса всякую растерянность, сказал твердо:
— Я политический беженец.
Человек с ружьем поглядел на рыжего оценивающе и вдруг расхохотался. И в темном незнакомом лесу это прозвучало совсем уж дико и страшно.
21
Ниро смотрел на журналиста и злился. Санчес набрался до такой степени, что в номер его приволокли на руках. Причем, почему-то в номер пристава. Двух крепких молодых людей, тащивших тело, сопровождал усатый не то хозяин, не то администратор. Тот самый, что пошел им навстречу и выделил номера. Усатый не сказал ни слова, но вид у него был такой и на пристава он глядел так, что у того возникло желание достать пистоль и застрелиться со стыда, или застрелить к демонам усатого.
Журналиста уронили на диванчик и ушли. Теперь он храпел там уже четвертый час и просыпаться не собирался. Скотина. Ниро стоило бы порадоваться, что наконец схватил ученика Мессера, что может вернуться, но радости не было.
Была злость на себя, за то, в чем, боялся признаться даже себе. А признаться стоило. Ему нравилась эта девушка. Нравилась, как женщина может нравится мужчине. Будоражила желание, и… и, признаться, не нужна она ему была в качестве свидетеля. Но мысль о том, что она будет рядом и, возможно, между ними произойдет что-то, заставляла терять голову и делать глупости. Да еще и гадости, потому что дома ждали дети и Маргарет. Но ведь позвал же ее с собой. Фактически потребовал, чтобы она ехала вместе с ним. А она не отказалась, и это вселяло надежду. Ниро зло сплюнул. Можно, конечно, было уехать и без нее. Но тогда бы он выглядел полным идиотом.
Все шло кувырком, все раздражало. До кучи злил журналист, который набрался и вырубился непонятно с какой радости. Если бы не он, они могли бы уже ехать обратно в столицу, подальше от этого дрянного городишки.
Наверное, это усталость, подумалось как-то отстраненно.
Пристав посмотрел на посапывающего Санчеса и вышел из номера.
Дверь номера, в котором был заперт преступный маг, оставалась запечатанной. В чем-в чем, а в печати Ниро был уверен. Ученик Мессера оказался не слишком умел, хотя потенциал чувствовался сразу. Но на одном потенциале далеко не уедешь. У самого пристава такого потенциала не было. Магией он владел узкоспециализированной, да и та была многократно усилена за счет специальных приспособлений. Но то, чем владел, Ниро знал в совершенстве. В частности, печати на замки ставил такие, что не вырвался бы и многократно превосходивший его в силе маг. Запертый внутри практически бессилен против печати, поставленной снаружи. А если тот, кто заперт, не сильный специалист по печатям, так он и вовсе беспомощен. Это как с выбитыми зубами и выдранными ногтями пытаться вскрыть банковский сейф, будучи запертым внутри.
Пристав тронул замок, печать обожгла ладонь и остыла, теряя силу. Ниро отпер дверь и шагнул в номер. Внутри стояла тишина. Ни звука, ни движения. Арестант не сопротивлялся, и никакой ловушки не было. Парень просто лежал на кровати и печальным взглядом смотрел в потолок.
— Есть хочешь? — сердито спросил Ниро.
Он вдруг почувствовал себя глупо. Зачем он сюда приперся? К пленнику он не испытывал ни симпатии, ни антипатии, ни жалости, ни сочувствия. Вообще ничего. А пришел потому, что нужно было с кем-то поговорить, вот только говорить было не с кем. Сейчас Ниро понял, что и с пленником говорить не о чем, оттого сердился на себя. Правда, не сильно. Злости не было. Видно, устал злиться.