Ученик
Шрифт:
— Вы рассчитываете, что я тут же вскочу в самолет, даже не зная, зачем?
— Я бы не стал вас просить, если бы не считал это необходимым. С лейтенантом Маркеттом вопрос уже согласован. Вам позвонят насчет билетов и прочего.
— Постойте. Я все-таки не понимаю…
— Вы все поймете, когда приедете. — На линии воцарилась тишина.
Она медленно положила трубку и какое-то время стояла, уставившись на телефон, отказываясь верить тому, что услышала. Когда снова раздался звонок, она сразу же схватила трубку.
— Детектив Джейн Риццоли? — спросил женский голос.
— Да.
— Я по поводу вашей завтрашней поездки в Вашингтон. Я могла бы заказать вам билет на рейс 6521, вылет из Бостона в полдень, прибытие в Вашингтон в тринадцать тридцать шесть. Вас устраивает?
— Секунду. —
— И возвращение в Бостон в четверг, рейсом 6406, вылет в девять-тридцать утра, прибытие в десять-пятьдесят три.
— Я что, остаюсь ночевать?
— Так просил агент Дин. Мы заказали вам номер в отеле «Уотергейт». Но если вы предпочитаете другой…
— Нет. Мм, «Уотергейт» меня вполне устраивает.
— Завтра в десять утра за вами заедет лимузин и отвезет вас в аэропорт. В Вашингтоне тоже встретит лимузин. Могу я узнать номер вашего факса?
Через минуту затрещал телефакс. Риццоли сидела на кровати, уставившись в аккуратно распечатанное расписание, ошарашенная скоростью, с которой разворачивались события. Сейчас ей как никогда хотелось поговорить с Томасом Муром, спросить его совета. Она потянулась к трубке, но передумала. Загадочные фразы Дина порядком ее насторожили, и она уже не была уверена в безопасности своей телефонной линии.
Она вдруг вспомнила, что забыла совершить традиционный обход квартиры перед сном. Сейчас она остро ощутила необходимость убедиться в надежности своей крепости. Она потянулась к тумбочке и достала пистолет. Потом, как и каждую ночь на протяжении последнего года, побрела по комнатам в поисках монстров.
Дорогая доктор О'Доннелл!
В своем прошлом письме вы просили рассказать, в какой момент я догадался, что я не такой, как все. Честно говоря, я не уверен в том, что отличаюсь от других. Просто я честнее и больше знаю о себе. И еще я прислушиваюсь к тем примитивным желаниям, что свойственны всем нам. Я уверен, что вы тоже слышите их шепот, и запретные образы вспышкой проносятся в вашем сознании, выныривая из мрачных глубин подсознания. Ведь бывает так, что вы идете по лесу и видите яркую необычную птичку, и ваше первое естественное желание — прежде чем подаст голос высокая мораль — поохотиться за ней. Подстрелить.
Это инстинкт, заложенный в ДНК. Все мы охотники, закаленные в суровых испытаниях, дарованных природой. В этом смысле я ничем не отличаюсь ни от вас, ни от других, и меня забавляют потуги многочисленных психологов и психиатров, которые все пытаются понять меня, покопаться в моем детстве, как будто в далеком прошлом кроется разгадка моей исключительности. Боюсь, я разочаровал их, потому что такого поворотного момента в моей жизни не было. Более того, я обратил их вопросы к ним самим. Почему они считают, что они другие? Ведь их тоже посещают мысли, которых они стыдятся, желания, которые приводят их в ужас, но подавить которые они не в силах.
Я наблюдаю за тем, как они отрицают это, и внутренне усмехаюсь. Они лгут мне, так же как лгут самим себе, но я-то вижу неуверенность в их глазах. Мне нравится подталкивать их к краю пропасти, заставлять заглядывать в мрачный мир их фантазий.
Единственная разница между мной и ими в том, что я никогда не стыжусь и не боюсь своих фантазий.
Но меня классифицируют как душевнобольного. Меня подвергают унизительному психоанализу. Вот почему я рассказываю вещи, которые им втайне хочется слышать, и я знаю, что мои рассказы их завораживают. В течение часа, что длится наше общение, я удовлетворяю их любопытство. Собственно, за этим они и приходят ко мне. Никто, кроме меня, не сможет подбросить дров в топку их фантазий. Никто другой не составит им компанию в прогулке по этой запретной территории. Пока они рисуют мой психологический портрет, я делаю то же самое с ними, мысленно измеряя их кровожадность. Во время наших бесед я неотрывно
Я рассказываю им про свою поездку в Сан-Джиминьяно, городок, затерявшийся среди холмов Тосканы. Бродя по его улочкам, мимо сувенирных лавок и кафешек, я наткнулся на музей пыток. Если вы там были, то должны знать. Внутри царит полумрак, и это точно передает атмосферу средневековой тюрьмы. Темнота скрывает лица туристов, и им не приходится стыдиться того, что они с таким восторгом пялятся на экспонаты.
Один из экспонатов привлекает наибольшее внимание: венецианское устройство, датированное 1600 годом, предназначенное для наказания женщин, согрешивших с сатаной. Сделанное из железа, в форме груши, оно вставляется в вагину несчастной. С каждым поворотом рукоятки груша проникает все глубже, пока не разрывает шейку матки, приводя к фатальному исходу. Вагинальная груша — лишь один из многих древних инструментов, среди которых были и те, что предназначались для раздирания грудей и гениталий во имя праведной церкви, не способной примириться с сексуальной властью женщин. Я, как бы между прочим, описываю эти устройства моим докторам, большинство из которых не бывали в этом музее и стыдливо умалчивают о своем желании там побывать. Но, рассказывая им про зубчатые приспособления для раздирания грудей и калечащие пояса верности, я смотрю им в глаза. Чтобы видеть не только отвращение и ужас, но и скрытое возбуждение, экстаз.
О, да, им интересны подробности.
Как только самолет коснулся земли, Риццоли закрыла папку с подшитыми в ней письмами Уоррена Хойта и выглянула в иллюминатор. Она увидела низкое серое небо, угрожавшее разлиться дождем, мокрые от пота лица рабочих, столпившихся на термакадаме. Похоже, на выходе из самолета ее ожидала парилка, но она не возражала против жары, поскольку откровения Хойта обожгли ее ледяным холодом.
В лимузине, который вез ее в отель, она смотрела в тонированные стекла окон, разглядывая город, в котором бывала всего дважды, и в последний раз — на межведомственной конференции в штаб-квартире ФБР. Тогда она прилетела ночью, и ей представилась возможность полюбоваться многими памятниками и сооружениями в свете иллюминации. Она помнила ту жесткую неделю, когда каждый день устраивались вечеринки, и ей приходилось на равных с мужчинами пить пиво и травить анекдоты. Помнила, как алкоголь, гормоны и чужой город вылились в ночь безудержного секса с коллегой по конференции, полицейским из Провиденса, разумеется, женатым. Таким Вашингтон и остался в ее памяти: городом раскаяния и испачканных простыней. Городом, который лишний раз доказал, что у нее нет иммунитета к соблазнам порока. И можно было сколько угодно твердить, что она не уступит мужчинам, но утром после бессонной ночи любви именно она чувствовала себя слабой и незащищенной.
В очереди у стойки администратора в отеле «Уотергейт» она обратила внимание на стильную блондинку, которая стояла впереди. Безупречная прическа, красные туфли на высоченных шпильках. Женщина, внешность которой вполне соответствовала достойному интерьеру отеля. Риццоли вдруг стало стыдно за свои голубые лодочки со сбитыми каблуками. Настоящие туфли полицейского, предназначенные для ходьбы и работы. Впрочем, не стоит обращать внимания на такие мелочи. Это я, и я такая, какая есть. Девчонка из полиции, которая зарабатывает на жизнь, охотясь за преступниками. А высокие каблуки — помеха для охотников.
— Чем могу вам помочь, мэм? — обратился к ней клерк.
Риццоли подкатила чемодан к стойке.
— Должен быть заказан номер на мое имя. Риццоли.
— Да, есть такое имя. И вам сообщение от мистера Дина. Ваше совещание назначено на три-тридцать.
— Совещание?
Клерк оторвал взгляд от экрана компьютера.
— Вы о нем не знали?
— Теперь знаю. А адрес указан?
— Нет, мэм. Но в три за вами заедет машина. — Он вручил ей ключ от номера и улыбнулся. — Похоже, для вас все предусмотрено.