Ученик
Шрифт:
Первая фраза прозвучала не очень громко и совпала с особо шумным всплеском смеха, донесшимся со стороны девушек.
Он проигнорировал вопрос.
Второй вопрос прозвучал громче:
— Я не понял, я к кому обращаюсь? — на него уставился самый долговязый десятиклассник. Недокуренный бычок казалось прилип к его нижней губе и почему-то не падал вопреки всем физическим законам.
Он сделал резкий шаг в сторону. Теперь троица полностью заслоняла его от девушек около скамейки, даже если кто-то из них и посмотрел бы в их направлении, то увидел бы только спины старшеклассников.
— Очкарик, ты оглох? Не люблю, когда себя ведут так невежливо, — долговязый говорил все громче, рисуясь перед своими дружками и привлекая внимание девочек, оказавшихся теперь за его спиной.
— Не торчу и не пялюсь. И со слухом все в порядке, — ответил он тихо. — Да и тебя вообще забыл спросить, где мне стоять.
Внутри что-то забурлило и закипело веселыми пузырьками и собственные слова показались незнакомыми, произнесенными кем-то другим, как уже бывало до этого. Ладонь кольнуло надорванным куском кожи на ручке и он с сжал ее покрепче. Портфель в руке казался лишним.
— И тоже кое- что не люблю.
— И че не любишь-то? — весело загоготал дылда. Рядом были его дружки, поблизости стояли красивые девочки, которые конечно должны были заметить его и благосклонно позволить себя проводить. Все-таки десятый, выпускной класс. Размякший фильтр полностью докуренной сигареты повторял движения его нижней губы, по-прежнему чудом не падая на землю.
Ему стало неважным, что его могут увидеть. Такого, в нелепых смешных очках, с короткими рукавами пиджака. Он сделал шаг вперед, прямо в лужу, почувствовав, как в одном из ботинков моментально хлюпнуло.
«Я не люблю себя, когда я трушу. И не люблю, когда невинных бьют» — он проговорил про себя эти строки Высоцкого и только после этого произнес вслух:
— Таких, как ты не люблю.
Куда подевались времена, такие недавние времена, когда он выдавливал из себя слова, и кровь стучала у него в висках.
Долговязый открыл рот и изумленно, не поверив своим ушам, протяжно выдохнул:
— Чёёёё?
В этот момент сигаретный фильтр наконец-то оторвался от губы и стал медленно падать на землю.
— А у тебя что, проблемы со слухом? Из интерната что ли? — усмехнулся он. — Тоже слабослышащий? Или просто дефективный? — вспомнилось ему слово из прочитанной в прошлом году «Педагогической поэмы» Макаренко.
— Да я тебя, — выдохнул еще раз десятиклассник, в замешательстве закрутив головой по сторонам, явно не готовый к подобному развитию событий.
Он спокойно стоял в центре лужи, чувствуя, как вода стала натекать и во второй ботинок, и не двигался. Он не смотрел на стоящих перед ним десятиклассников и следил за тем, как медленно летит к земле окурок, удивляясь про себя столь высокому росту долговязого.
В тот самый момент как окурок беззвучно коснулся асфальта, он отбросил портфель в сторону и сжал правую руку в кулак. Он сделал это с каким-то облечением, ручка портфеля мешала ему. Он стиснул руку так сильно, что увидел, скосив немного глаза в сторону, как побелели костяшки и поднял голову.
— Теперь я не слышу ответа. А я точно не дефективный, уверяю. Это слово почему-то понравилось ему и он повторил его, ощущая как оно перекатывается на языке и не портясь даже от добавления этого ненужного и книжного «уверяю», зачем-то выскочившего и сделавшего всю фразу немного нелепой.
Десятиклассники в замешательстве переглянулись, долговязый так и не мог закрыть рот, и все его лицо выражало какой-то мыслительный процесс, ставший болезненно-мучительным в тот момент, когда они все вдруг внезапно поняли, что никакого смеха не доносится больше со стороны девочек, что они замолчали. Наконец-то их внимание, которого так долго добивались старшеклассники, оказалось обращено на происходящее рядом с ними.
В этот момент он перевел взгляд и собрав в себе все силы, посмотрел в сторону девочек.
Девушки молчали. Они прервали беседу внезапно, о чем красноречиво свидетельствовали полуоткрытые рты и неловко повернутые в их сторону головы.
Он смотрел в глаза Олеси и молчал. Она тоже молчала и смотрела на него, будто не узнавая. Странное чувство наполнило его. Не было рядом ни ее подруг, ни десятиклассников, не было никого. Он видел только ее.
Он вглядывался в ее глаза и пытался понять, что в них написано. Он не узнавал этого выражения, оно было ему незнакомо и непонятно, оно пугало его. В ее глазах плавал огонь, что-то мерцало и переливалось в глубине и посверкивало зелеными всполохами.
Он никогда не видел ничего подобного и мысль о том, что все это из-за глупых очков, благодаря которым он так хорошо видит, заставила его вдруг закусить губу. Он не шевелился и всматривался в нее, открывая все новые и новые упущенные им ранее черточки, продолжая удивляться и недоумевать этому молчанию и странно застывшему выражению на ее лице. Ему казалось, что если он шевельнется, это волшебное наваждение закончится, что-то сломается в застывшем вокруг мире и она, презрительно улыбнувшись, снисходительно отведет глаза в сторону и продолжит весело смеяться словам подруг, запрокидывая голову.
От этой мысли он вздрогнул и опять понял, что затаил дыхание, что он не дышит и готов не дышать еще долго-долго, лишь бы это продолжалось, лишь бы не увидеть скуки на ее лице, пренебрежительной усмешки, когда, взмахнув непослушно растрепавшимися прядями волос, она фыркнет и отвернется, забыв навсегда о его существовании.
И мир раскололся вокруг него.
Олеся еле слышно охнула, прижав руку к губам.
Не замечая никого вокруг себя, неловко толкнув стоящую рядом одноклассницу, не обращая внимания на лужи и то, что ее туфли заливает водой, она бросилась к нему. Она не смотрела под ноги, будто боясь потерять его взгляд и бежала вся в брызгах, разлетающихся от ее ног.