Учись видеть. Уроки творческих взлетов
Шрифт:
Раньше мы что читали? (То же я вам советую прочитать и теперь!) У меня дома на полках стоят старые собрания сочинений: толстые оранжевые тома Майн Рида. В один присест я прочитывала взахлеб начисто «сносившего крышу» «Всадника без головы», романы и повести «Оцеола, вождь семинолов», «Квартеронка», «Охотники за растениями», «Ползуны по скалам», «Охота на левиафана», «Смертельный выстрел», «Охотники за скальпами»…
Причем это замечательный писатель, не чета сонмищу современных подражателей приключенческой литературы (простите, немного поворчу), великолепно владевший пером: знаток природы, животного мира, всей нашей планеты. Какие красочные описания, напряженные диалоги, увлекательнейшие сюжеты! Какие заманчивые описания природы Америки, Африки, Гималаев… Накал столкновения добра и зла, справедливости и канальства! А какая невероятная судьба самого писателя!
(Не забывайте читать предисловия!..)
О горе! Мне пора заканчивать эту главу. Я могла бы рассказывать вам бесконечно о судьбах и книгах гигантов сложнейшего жанра, именуемого Романом Приключений и Путешествий. О Фениморе Купере («Последний из могикан», «Зверобой»…), Жюле Верне – вообще всё читайте, что он написал, плюс книгу о его собственной жизни, как он летал на воздушном шаре и этот шар потерпел крушение!
Сэр Вальтер Скотт со своим легендарным героем Робином Гудом, а также рыцарями Круглого стола будет рад вам, юные читатели третьего тысячелетия! Неподражаемые
И наконец (хотя поверьте, конца моим походным перечислениям шедевров мировой детско-юношеской литературы даже не видно на горизонте! Я просто перебираю свои любимые книжки и произношу с замиранием сердца их названия и дорогие мне имена авторов), рассказы канадского писателя Сетона-Томпсона о животных и повесть «Маленькие дикари» (с его собственными рисунками!) могут принести вам такую радость, такое понимание, как пишутся интересные, увлекательные, захватывающие вещи – неважно, документальные, художественные – закон один!
Закон этот я сформулирую так: доскональное, детальное, предметное знание каких-то вещей, которые ты глубоко чувствуешь и любишь, своя неповторимая Судьба, воображение, а также страстное желание поведать обо всем вместе взятом.
Многое можно сказать о человеке, взглянув на его книжную полку. Узнать о характере, понять, в чем цимес (это значит «изюминка»), его жизни, где залегают проточные воды интересов и увлечений, откуда он черпает вдохновение, как избывает печаль, что, собственно, очерчивает ему новые горизонты, веселит, поддерживает в трудную минуту, осуществляет зов Несбыточного…
Это лишь фрагмент книжной полки художницы Маши Константиновой, украшенный портретом ее старого друга кота Иосифа.
Один богатый заморский покупатель умолял бессребреницу Машу продать ему портрет за очень солидное вознаграждение, которое бы обеспечило художнице по меньшей мере год беззаботного существования. Но Маша категорически отказалась, объяснив тем, что подарила его на день рождения самому коту Иосифу.
Глава 7
Автор в законе
Кстати, когда мы внимательно соблюдаем этот вселенский авторский закон, у нас получаются стоящие рассказы. Вот Юля Говорова полюбила проводить весну, лето, да еще захватить кусочек осени в селе Михайловском Псковской области, в Пушкинском заповеднике. К первому снегу она привозит мне из Михайловского от Пушкина разные сушеные травы, свои живописные картины и фотографии: река Сороть, мельница с крыльями, костер в ночи, старые дубы и березы. А на ее картине – масляными красками затопленная печь с открытой заслонкой, чайник, кочерга, чугун, доска, на черной сковородке – голубая рыба, над ней льняное полотенце, и на веревке сушится вниз головой кроваво-красный букет рябины, написанный краплачком.
Гляжу на эту картину и вспоминаю, как однажды Юрий Коваль сидел в буфете Дома литераторов со своим другом-художником. Вдруг к ним подходит молодой писатель и, трепеща, говорит:
– О! Юрий Иосифович! Какое счастье, что я так близко вижу вас. Позвольте мне воспользоваться столь удачным случаем и, несмотря на все мое смущение, задать вам чрезвычайно волнующий меня вопрос. Как научиться хорошо писать?
Юрий Коваль сказал мягкосердечно:
– Неси нам по рюмочке, присядь, и я тебе открою эту тайну.
Пропустили они по рюмочке, и Коваль сказал:
– Писать нужно о том, где сейчас находится твоя душа. Ведь душа, как правило, находится не с нами, а где-то в другом месте. Вот об этом и нужно писать. Тогда все получится.
В другой раз – мне – Юрий Коваль сказал:
– Проза должна быть такой, чтобы хотелось поцеловать каждую написанную тобой строчку.
И вот я вижу, как моя Юля старается изо всех сил, чтобы и тот завет Юрия Коваля исполнить, и этот. И у нее получается!!!
Савка
Иногда к нам на чай заходит Алексей, хранитель Савкиной горки.
Вокруг нас много гор – Синичья гора, гора Воронич, деревня наша Бугрово на бугре стоит.
Но хранитель есть лишь у одной горы. И хранитель один – Алексей.
Много есть профессий на свете, но гору охранять способен не каждый.
Алексей и живет у горы в деревне Савкино. Из окна его дома видна его гора.
На Савкиной горке я впервые увидела звездопад.
Звезды любят падать на Савкину горку.
На Савкиной горке Алексей посадил золотые шары. С горы золотые шары тянутся к звездам. Может быть, звезды – это золотые шары. А может, золотые шары – звезды.
Почему гора Савкина, когда охраняет ее Алексей?
Алексея я знаю, он умеет черепицей крыть крыши, он потомственный рыболов, а Савка кто?
На горе лежит камень, и на нем написано:
«Лета 7021 постави крест Сава поп».
Очень давно, наверно, жил Сава. Да и Алексей давно живет у Савкиной горки.
До сих пор стоит Савкин крест благодаря Алексею.
Крест поклонный. Придет человек к горе и, прежде чем взойти, поклонится: «Здравствуй, гора!»
И гора ему скажет: «Здравствуй! Проходи, отдохни у меня на скамеечке, посмотри на закат».
На Савкиной горке провожает закаты пес Диван.
Яблочный Спас
Пришла к нам тетя Маша, а мы сидим на крыльце, семечками похрустываем. Тетя Маша от яблок отказалась, села рядышком, посмотрела своим зорким глазом и говорит:
– Да у вас здесь яблони перед домом растут!
– Какие яблони? Быть не может!
– Да у вас здесь от яблонь, – говорит тетя Маша, – яблоку некуда упасть. Вы яблоки грызете, семечки разбрасываете, вот они и проросли.
Глядим – и правда, настоящий яблоневый сад. Растут среди душистого горошка и календулы маленькие яблоневые деревца.
Интересно, какой у этих яблонь сорт? Мы много сортов наели: белый налив, полосатку, антоновку, титовку, ревельский ранет… Что вырастет?
Хорошо бы ранетка. Будем из нее варенье варить – ранеточное. На ранетке яблочки маленькие, как вишни, как рябина.
Весной ранетка цветет, как вишня.
А осенью плодоносит, как рябина.
Домашними, лесными могут быть яблони. Дички, дикие яблоки, тоже хороши. Из них мы печем яблочный пирог. Пушкин, сосед наш из Михайловского, очень любит яблочные пироги. Даже подписывается в письмах: «Ваш яблочный пирог».
Вот подрастут перед крыльцом яблони – тети-Машины крестницы, и устроим мы праздник Яблочный Спас. И чай у нас будет яблочный, и пирог, и яблочное варенье.
Еще в Москву на зиму яблок насушим – компот варить.
Бессмертники
Тетя Маша принесла в корзине цыплят-трехдневок, вынимала по одному и выпускала на стол – погреться.
Мы на этом столе чистим рыбу – красноперок и окуней, чистим грибы – подольховики и маслята. Перебираем смородину. Сушим шиповник.
Простой такой стол – из трех досок, чуть перекошенный, подбитый гвоздями, заросший лопухами и конским щавелем, ну, стол как стол, а цыплята шагали и набирались тепла, желтого, как пух бессмертника.
Красавица
После дубовых холодов на Еремея-запрягальника деревня наша начинает сажать картошку.
– На ниву идем, – с гордостью говорит тетя Маша.
Нива – картофельный огород.
Далекие у тети-Машиной нивы берега.
– Прямо, Зоря, прямо, – говорит Володя-пахарь, главный картофельный человек.
По кромке борозды идет Зоря, вслед ей кладем картошины.
Галки налетают на свежего весеннего червячка. Облака белые-белые над нами. Усами картошка чувствует весну.
Из репчатого лука вытянулся лук зеленый, фасоль набухла на подоконнике, зимний чеснок отпустил стрелки.
Сегодня у тети Маши сажаем картошку, завтра у тети Нины…
С Зорей на телеге возвращаемся домой. На ужин варим картошку.
Картошка у нас в Бугрове – северная красавица.
А Гайки сажают синеглазку.
Но наша-то красавица, известное дело, повкусней.
Желудь
Тетя Маша идет по деревне, как под воду ныряет: наберет воздуха – и под горку, вынырнет – уже за углом. Секретничает, заметает следы. Ведро воды и то лопухом накроет от чужих глаз.
Спросят ее: «Кого идешь? Кого делаешь?» – увиливает от ответа тропинкой.
Хоть в ягоды, хоть в грибы – огородами, огородами, петляя. Маленькая, крепенькая, как желудь.
«На краю живу, как в раю» – любимая поговорка. А сама все время в окно смотрит вместо телевизора.
Но нас любит, заходит часто, гостинец – пирог драчону в газете принесет. Если пирог подгорит, скажет: «Опять цыган получился».
Третий венчик
Тетя Маша говорит: огурцы надо сажать, когда зацветет третий венчик у калины.
Вот он и зацвел, в деревне Коты, мы видели.
Коты – старая деревня, в ней никто не живет, но каждую весну все в Котах расцветает: черемуха, ирга, калина.
Сирень раскололась, значит, будут петь соловьи.
– Соловей поет, пока соловьиха сидит на гнезде, – уточняет для меня тетя Маша.
Весной она в синем полупальто и вязаной шапочке распределяет по огороду овощи, как полководец Кутузов войска: на флангах – огурчики, на переднем крае – картошка, в тылу – капуста и кабачки… Семена, как новобранцы, в мисочке отобраны, укрыты мхом.
У меня ладонь как ладонь, обычная, рядовая. А у тети Маши не просто ладонь – пясточка, в ней особая сила, чего ни коснется – все прорастает.
Торкнул семечки в землю – надо через грядку поцеловаться, чтобы огурцы были сладкие.
Пока мал огурец, он капельный, то есть маленький. Капельный поросенок, капельный огурец. Вырастет – станет добрым. А добрый огурец можно и посолить. Но это еще не скоро, осенью.
Все лето ждать.
Поросенок Вася
– Поросенок у меня завшивел, – сказала тетя Маша с печалью. – Надо лечить. Но одна не могу. Приходите.
Я была потрясена этой новостью.
С блохами я встречалась. У меня пес – Тиль. Псы иногда блошатся по осени.
И вдруг – вши. Я о них только в книгах читала.
Но делать нечего. Тете Маше мы всегда во всем помогаем.
Вот я к ней прихожу – у тети Маши в руках расческа. Мне она говорит:
– Хватай задние ноги и держи!
Вася, так зовут поросенка, занервничал. Гулять он не ходил, света белого не видел, а тут вытащили из хлева, да еще задние ноги хватают.
Вася ревет, от слез горячий становится.
– Тетя Маша, вы его утром не кормили? – я спрашиваю с намеком. – Все-таки задние ноги…
Подходят тети-Машины дачницы – две интеллигентные девушки из Москвы. Они приехали к Пушкину, специально привезли вечерние платья с декольте, туфли на высоких каблуках – не в сапогах же в музей идти.
Девушки работают в библиотеке, я в институте учусь. Вместе пили чай, читали друг другу стихи наизусть: «Пора, мой друг, пора…», «Я помню чудное мгновенье», «Храни меня, мой талисман», смотрели на звезды…
И вот они видят, что я стою со вшивым поросенком, как геолог под Кандалакшей.
Ладно, успокаиваю себя, главное для меня – здоровье Васи.
Наконец, дело сделали, Васю тетя Маша унесла в загон. Мы умыли руки и пошли пить чай.
А Вася выздоровел. За зиму вырос. Сейчас уже, наверно, здоровый хряк.
Первоклассницы
Из куста боярышника и шиповника выглядывают калитки.
На них, как у школьников за спиной, висят ранцы – деревенские почтовые ящики.
Ранцы охраняют дворняги – Рыжики, Тузики. Громким отчаянным лаем предупреждают хозяев, когда идет почтальон.
Заглянешь внутрь: ни тетрадок, ни писем, только, может, газета, а то и вовсе нет ничего.
Но бабушки ждут, проверяют свои портфели, выходят к калиткам, юные и нарядные, как первоклассницы. Особенно осенью, когда покраснеет рябина, пожелтеет кленовый лист.
Яблочный ветер
Ветра не было, а яблоки падали, срывались, сбивались с насиженных мест, шлепали, как бобры хвостами, по днищам перевернутых лодок.
Как будто деревья встряхнулись от осенних дождей и яблоки разметало, как брызги.
Нам всем казалось, что ни ветерка, а ветер гулял в садах, невидимый и неслышный, яблочный ветер, его время пришло.
Яблоки раскалывались на лету и пропитывали яблочным соком землю.
Жду
Я с той весны берегу черемуху – до этой.
Зверобой и тысячелистник зимой завариваю, а черемуховый цвет храню.
Только первого марта его достану, залью кипятком, он задышит, расправит листья, за окном метель, дворники устали от снега, а у меня черемуха горячая, и та весна – переходит в эту.
Я готовлюсь: достаю из шкафа весеннее пальто, чтобы выйти нараспашку на улицу, и клейкие стручки тополей будут прилипать к ботинкам.
Я жду весны, ветра, ветрениц, когда мой друг – он живет в деревне – напишет:
«Зайцы полиняли, растаяла волчья тропа».
В чем секрет такой прозы? Тут много разных секретов. Я открою вам один. Этот человек, Юля Говорова, она здорово чувствует ПРЕДМЕТ. Вы заметили – все, о чем пишет, она как бы держит в своих ладонях. Что б там ни было: картошина, Савкина горка, цыпленок, семечко, волчья тропа, стручок тополя или завшивевший поросенок Вася – каждое проявление жизни она исследует в деталях, удивляется, восхищается. И по этому поводу я вот что вспомнила…
Принято считать, что в Михайловском жил только Пушкин, а Сергей Довлатов был обитателем Нью-Йорка. Но пристальный взгляд исследователя неисповедимых путей, по которым мы движемся навстречу неизвестности или, наоборот, всемирной известности, которая в конце концов догнала писателя Довлатова, словом, пристальный взгляд моей ученицы Юли Говоровой обнаружил, что в Михайловском есть дом, где жил Довлатов, тут он замыслил роман «Заповедник». И, между прочим, вот его окно.