Учись видеть. Уроки творческих взлетов
Шрифт:
А я представила – что было бы, если б под терраской мы в придачу нашли фашиста, заснувшего летаргическим сном, ну, такого – худого, немытого, нечесаного. И в этом доме живет такая семейка, вечно с ними что-то приключается из ряда вон выходящее, вроде нас. Все односельчане набежали, говорят: хороший фашист – это мертвый фашист, Нюрнбергский процесс по нему плачет, ибо он душегуб. А папа: «Он душегуб с политической точки зрения. А с биологической – уникум, как рак реликтовый или кистеперая рыба!» Ему говорят: сейчас он очнется и всех вас прикончит, давайте его ткнем вилами в бок? Нет уж, спасибо, отвечает папа. Ты что, не можешь убить фашиста? – спрашивают папу. А он отвечает: могу, но это для меня неорганично.
В общем, они откачали этого найденыша, объяснили, что Гитлер капут, вылечили, поставили на ноги, купили ему тренажер, он поначалу стал в доме генеральный секретарь по немецкому языку, педагогике и чистоте, а потом взялся изготавливать сардельки, бульонные кубики, масло пахтать, поднял в этой деревне сельское хозяйство. И мама как-то смирилась, я этой героине в уста вложила фразу, произнесенную моей Люсей: «Какой все-таки мудрый наш народ. Я вообще считаю, наш народ – это весь народ». Потом в городе Аугсбурге нашлась его мать-старушка, короче, вся деревня его провожала, крича: друг милый, Фрицушка, прощай! Постсовет наградил его мысленной медалью. А этой семейке тоже выразили благодарность, сказали: «На таких как бы сдвинутых земля держится!..»
– От ваших книг остается ощущение приятия всего. Прекрасное, ужасное, тоскливое, смешное перемешивается. Вы как писатель смотрите на любое свое чувство со стороны. И оно видится иначе!
Писательская порода. Мир клокочет вокруг и в тебе самом, как у Ахмадулиной: «…ну а потом летите вверх и вниз, в кровь разбивая локти и колени – о снег, о воздух, об углы Кваренги, о простыни гостиниц и больниц»… Каждый момент бытия имеет свою ценность, каждое услышанное слово. Я и сама – простой персонаж некоего спектакля. Весь шум, гам и безмолвие этого мира сосредоточены во мне, вся его чушь и его величие. Ты плачешь – и слышишь свой плач, смеешься – и слышишь свой смех. О, это захватывающая драма, и ты со всей дурью и страстью отдаешься этой игре. Только старайся не слишком забываться, чтобы не свалиться в оркестровую яму. А если свалился – тебя подхватят оркестранты. А не подхватят – тоже ничего. Вставай и ковыляй приплясывая!
– Из романа «Гений безответной любви»: «Я художественную литературу просто ненавижу. Каждый так и норовит навесить тебе свою шизофрению». Это – по роману – заявил экстремальный шокотерапевт. Вы тоже ненавидите?
Я читаю много, но не многое. Да, я не люблю мрачных построений, давно не интересуюсь сюжетами! Писатель Николай Климонтович рассказывал, как однажды он переводил длинный таджикский роман с плохого запутанного подстрочника. Там герой неуклонно добивался любви замужней женщины. Потом Коле надоело, и он закруглил это дело: мол, она ему отдалась. Когда роман вышел, разразился скандал: оказывается, вся фишка была в том, что она ему так и не отдалась. Так вот: отдалась или не отдалась, меня больше не волнует. Я считаю, что все должны отдаться друг другу, и покончим с этим!
– Ведь ваши книги – точно не реализм. А что тогда?
Это мифы. Все, что я вижу или слышу, в голове мифологизируется. Сама реальность очень мифологична. Какое-то мелкое бытовое происшествие рождает бурю эмоций, мыслей, ассоциаций, одно цепляется за другое, и миф вырастает до потолка, до небес и до созвездий. Я многое выдумываю, привираю без зазрения совести. Я важно выступаю, рассказываю, к примеру, про Гималаи: «И вот нас повезли в горы ночью, вдруг в небе вспыхнул свет, и было то-то и то-то», а Лёня кричит: «Не верьте ей, ее всю дорогу тошнило, и ничего она не видела». Нарочно снижает мой пафос и романтическую восторженность, поскольку меня клинит в эту сторону. Мне нужен грузик, чтобы совсем не улететь.
«Нас всех спасает чувство юмора»
– Ваш муж – знаменитый и замечательный художник Леонид Тишков. Он есть в каждой вашей книге – похоже, такой же, как вы, прекрасный сумасшедший. А если бы он был другим? Смогли бы вы прожить жизнь с человеком, который живет с оглядкой?
Тишков – особенный разговор. Он, конечно, гений. А гений – это жесточайшее космическое излучение, которое переживает человек. Иногда я просыпаюсь ночью и говорю ему: «Хватит думать! Ты будишь меня! Пойди что-нибудь съешь, дыши глубже, спи, в конце концов!» Когда он работает – то ничего не видит, не слышит. Если он делает выставку, посвященную Малевичу, он входит в жизнь этого художника, перенимает его линию, его мировоззрение, он уже Малевич! Выставка Субботина-Пермяка, и он едет в Пермскую область, ночует в его доме-музее, все, он уже в 20-х годах, он будетлянин. Я даю ему мыло с собой, он говорит: «Мыло давай, расческу не давай, будетляне не расчесываются». У него самого тьма идей, но он умышленно предоставляет себя творцу, близкому ему по духу, воскрешая его. Иногда мне хочется спросить Лёню, как в анекдоте – когда негр читает еврейскую газету: «Вам мало того, что вы негр?» Я не могу сказать, что он мне понравился с первого взгляда: сутулый, длинноволосый студент медицинского института… Но кроме своей инопланетности он оказался неописуемо добрым землянином: Лёня окончил медицинский институт и ко всем людям относится как к больным.
– И к вам как к главному больному, похоже?
Да! Я его спрашиваю: «Лёня, ты любишь меня?» – «Я тебя люблю, как все живое». С кем живешь, того и любишь – это тоже его выражение. Если бы с ним был кто-то другой, он тоже берег бы его и также сопереживал.
– Но быт? Носки, тарелки… Каково жить вместе женщине-солнцу и мужчине-гению?
Единственный, кто у нас неукоснительно требовал быта, – это ребенок. Он так и говорил: «Если ты сегодня не вымоешь пол на кухне, я вечером вызову милицию!» Ведь ребенок посылается нам как воспитатель, он дисциплинирует тебя. Например, наш мальчик в детстве сказал мне: «Марина, твоя главная ошибка в том, что ты забываешь о бессмысленности слов».
– Хорошо, что вы не вняли этой истине и продолжаете работать! Кстати – над чем?
Я столько всего сразу пишу – это кошмар. У меня квартира выложена слоями черновиков, поверх одних другие, сверху третьи. Вообще-то мне надо закончить эпический эпохальный роман «Крио», куда войдет вся история человечества. Но вдруг – у ног моих забушевало Студеное море. Полтора года не жизнь, а одна сплошная Арктика.
Не Арктика, а Москвина в Арктике
– Кстати о леднике. Вы уже покорили безумным образом Индию, Японию, Непал, но как вас занесло в Арктику?
В сентябре 2010 года Лёню пригласило независимое британское сообщество художников Cape Farewell отправиться в экспедицию. Команда из ученых, артистов, писателей и художников, которые пекутся о судьбе Арктики. Лёню позвали высветить светом своей луны Северный Ледовитый океан и проблему таяния ледников. Пригласили его одного. А я? Я стала проситься, пообещала сообществу, что воспою это плавание в самых возвышенных тонах. Нам сказали: ваш семейный подряд не самая плохая идея, и если Леонид возьмет свою луну, то мы возьмем его жену.
– И страшно не было?
Когда мне говорят, что мы плывем вокруг света, поднимаемся в Гималаи, на гору Фудзи, на Килиманджаро или улетаем хрен знает куда на воздушном шаре, я быстро собираю рюкзачок, не раздумывая об опасностях. Во-первых – это материал. Как говорил Гумилев: хочу посмотреть даже не Африку, а на себя в Африке. Потом, это всегда означает зов земли. Земля зовет тебя полюбоваться ею, и тебе открываются все новые и новые бездны и выси. У меня роман с существованием! Я все время в ожидании чуда, упоительных звонков, известий, встреч. Наглость с моей стороны, но даже если мне скажут, что у тебя больше не будет никаких приключений, что тебя никто больше не полюбит и ты проведешь остаток дней своих в каморке папы Карло, – все равно я буду благодарить существование за его неописуемые дары.