Учитель Гнус. Верноподданный. Новеллы
Шрифт:
Единственным его огорчением было то, что она нигде с ним не появлялась. Ему хотелось водить ее по городу, показывать королеве ее королевство, представлять ей подданных, защищать ее от мятежников: в ту пору Гнус не боялся мятежа, а даже стремился вызвать его. Но у нее либо именно в этот час оказывалась репетиция, либо она чувствовала себя усталой и нездоровой, либо толстуха ей чем-нибудь досадила. По этому случаю Гнус однажды закатил Кипертше сцену, но тут выяснилось, что в этот день она в глаза не видела артистку Фрелих.
Гнус оторопел. Толстуха многозначительно улыбалась. В полной растерянности он пошел обратно к артистке Фрелих, и ей
Причина такого ее поведения была проста: она считала преждевременным показываться с Гнусом. Увидят его с нею и начнут на нее наговаривать. Еще не уверенная в своем безусловном влиянии на него, она боялась, что не сумеет опровергнуть то, что ему на нее наплетут. Непогрешимой она себя не считала: но у кого не водится в прошлом каких-нибудь грешков? Все это сущие пустяки, конечно, но если уж у мужчины серьезные намерения, то ему незачем знать о них. Будь мужчины поразумнее, насколько легче была бы жизнь! Она ущипнула бы своего Гнусика за подбородок и все бы ему выложила: так, мол, и так. А теперь — изволь выворачиваться. И самое скверное, — он может вообразить какую-нибудь несуразицу, например, что она остается дома, желая поразвлечься без него. А это, видит бог, не так. Этим она сыта по горло и рада-радехонька немножко отдохнуть со своим старым чудаком Гнусиком, который занимается ею столько, сколько никто никогда не занимался, и к тому же — она поглядела на него долго и задумчиво — он действительно кавалер что надо.
Но Гнус был далек от подозрений, которых она опасалась; ничего подобного ему и на ум не приходило.
Кроме того, под его крылышком она могла и не обращать внимания на людские пересуды. Он был сильнее, чем полагала артистка Фрелих. Временами его одолевал страх, он боролся с ним, а ей ничего не говорил. В большинстве случаев страх подступал к нему в гимназии.
В гимназии благодаря Кизелаку все от мала до велика были осведомлены о внеслужебном времяпрепровождении Гнуса. Кое-кто из учителей помоложе, еще не зная, какие убеждения будут лучше способствовать их карьере, обходили его, чтобы с ним не раскланиваться. Молодой учитель Рихтер, осмелившийся ухаживать за девушкой из богатой семьи, — в такие семьи учителя обычно доступа не имели, — приветствовал его язвительной усмешкой. Другие подчеркнуто уклонялись от всякого общения со своим коллегой. Один из них в классе Гнуса говорил о «нравственной гнуси и мрази», которой не должны поддаваться гимназисты.
Это был тот самый учитель Гюббенет, который в свое время резко отозвался о нравственной неблаговидности Гнусова сына, и тоже в классе отца.
И теперь, стоило только Гнусу появиться на школьном дворе, как школьники начинали орать:
— Ого-го! Опять понесло нравственной гнусью!
Надзиратель при этом брезгливо отворачивался, а старик приближался, и под его косым злобным взглядом шум постепенно замолкал; но тут на его пути вырастал хмурый Кизелак и произносил медленно, членораздельно:
— Вернее, мразью!
И Гнус, съежившись, проходил дальше; поймать Кизелака с поличным он не мог.
Ни Кизелака, ни фон Эрцума, ни Ломана ему уже никогда не сцапать, не «поймать с поличным», — это он понимал. Он и эти трое гимназистов по рукам и ногам связаны между собой взаимной терпимостью. И так же точно Гнус уже ничего не мог поделать с Ломаном, который безучастно сидел на уроках, а когда его вызывали, аффектированным голосом отвечал: «Я занят». Не мог он и «посадить» Эрцума, когда тот, наскучив бесплодным корпеньем над классной работой, вырывал у соседа тетрадку и скатывал оттуда. И он молча сносил, когда Кизелак сбивал с толку других учеников, подсказывая им несусветную чепуху, громко разговаривал, без всякого на то повода расхаживал по классу и даже затевал потасовки во время урока.
Если же Гнусу случалось поддаться панике тирана, под которым шатается трон, и он отправлял смутьянов в каталажку, то дело принимало еще худший оборот. В класс доносилось хлопанье пробок, бульканье льющегося вина, громогласные тосты, подозрительное хихиканье, звук поцелуев… Гнус опрометью мчался к двери и впускал Кизелака обратно в класс. Двое других без разрешения являлись вслед за ним с угрожающими и презрительными физиономиями…
В такие минуты Гнус, конечно, выходил из себя. Но что с того? Ведь как-никак побежденными-то были они, не им досталась артистка Фрелих! Не Ломан сидел с нею в каталажке…
Едва выйдя за ворота школы, Гнус стряхивал с себя злость, и мысли его устремлялись к серому платью артистки Фрелих, которое надо взять из прачечной, к конфетам, которые он намеревался ей поднести.
Между тем директор гимназии не мог уж больше закрывать глаза на то, что происходило в шестом классе. Он призвал Гнуса к себе в кабинет и заговорил с ним о моральном распаде, который явно угрожает его классу. Он не хочет доискиваться источника этой заразы: будь там классный наставник помоложе, он, директор, разумеется, произвел бы тщательное дознание. Но почтеннейший коллега поседел на педагогическом поприще и, конечно, сумеет разобраться в самом себе и поразмыслить о том, что классный наставник являет собою пример классу.
Гнус на это ответил:
— Господин директор, афинянин Перикл — ясно и самоочевидно — возлюбленной своей имел Аспазию {21} .
— Это обстоятельство тут ни при чем, — заметил директор.
Гнус с ним не согласился:
— Я потерял бы право на самоуваженье, если бы преподносил ученикам классические идеалы лишь как досужую выдумку. Человек, получивший классическое образование, вправе пренебрегать предрассудками низших классов.
Директор, не найдясь что ответить, отпустил Гнуса и долго сидел, погруженный в раздумье. В конце концов он решил сохранить эту беседу в тайне, дабы непосвященные не истолковали ее в смысле, невыгодном для гимназии и учительства.
Свою домоправительницу, решительно восставшую против визитов артистки Фрелих, Гнус с торжествующим спокойствием, о которое, как о скалу, разбилась ее ярость, выставил за дверь. Ее место заняла служанка из «Голубого ангела». Она была похожа на швабру и принимала в своей комнатушке приказчика из мясной лавки, трубочиста, фонарщика, словом — всю улицу без разбора.
Желтолицая портниха, к которой Гнус частенько наведывался с поручениями артистки Фрелих, держалась с ним холодно и даже сурово. Но однажды, когда Гнус оплатил довольно значительный счет, у нее развязался язык. Надо бы господину профессору прислушаться к тому, что говорят люди. В его-то годы, да и вообще!.. Гнус, не удостаивая ее ответом, сунул сдачу в кошелек и направился к двери. На пороге он обернулся и снисходительно заметил:
— Судя по тому, какой момент вам угодно было выбрать для этого разговора, почтеннейшая, вы опасались, как бы излишняя откровенность не нанесла вам материального урона. Не волнуйтесь! Вы можете и впредь работать на артистку Фрелих.