Учитель Истории
Шрифт:
— Ты мне не начальник, — осадил его верзила.
— Ну и что, — пожал плечами Юрий. — Задерживать меня ты тоже не можешь. Я хочу пройти внутрь. Вместе с ним.
Удивительно, но этот, как казалось, притянутый за кончики ушей аргумент подействовал: нас тут же пропустили.
В спортзале царил уличный мороз: огромные, завешанные защитными сетками окна были разбиты все до одного.
— Зачем они тебе? — вполголоса спросил Хасамеев кивнув на сгрудившихся в углу громобоев, некоторые из которых бессильно лежали прямо на голом
— Мне нужен только один.
— Тогда надо было сначала посмотреть снаружи, — недобро ухмыльнулся пришлый. — Там их больше осталось.
— Куда вы пропали? — вместо ответа спросил я. — Я писал вам вчера, мне нужна была помощь. — А вы бросили меня. Испугались?
— Неправда, не моргнув глазом, ответил Юра. — На нас совершили облаву. Мы не могли показаться. Хана ранили тяжело.
Но меня его объяснение не удовлетворило.
— Ага, понимаю. Не могли показаться. И дать мне знать тоже не могли.
— Прости, — пришлый приложил руку к сердцу. — Мы действительно виноваты перед тобой.
И это все, что ты можешь мне сказать, чуть было не вспылили я, но в последний момент сдержался.
— Ладно. Проехали.
Не думаю, что такой ответ его устроил, но развивать тему он не стал. Мы подошли к громобоям. Маски с лиц уже сорваны, в глазах ни следа былого гонора — только страх за свою дальнейшую судьбу. При появлении новых людей многие отползли назад, сжавшись в плотный людской комок. Похоже, в отсутствие посторонних охрана не преминула выместить на пленных накопившуюся злобу. Плевать, они заслужили.
— Кто из них тебе нужен? — спросил Хасамеев, ткнув своей клюшкой в ближайшего человека в черном.
— Ремез, — громко произнес я, включив взятый из дома Татьяны фонарь и переводя его луч от одного лица к другому. — Мне нужен Веня Ремез. Где он?
— Сбежал, — раздался вдруг слабый голос.
Я не сразу смог определить его источник, пока не понял, что голос принадлежит лежащему навзничь крупному парню с неестественно вывернутой рукой. Не иначе перелом. Да и сам парень выглядит как готовая к прожарке отбивная: весь в кровище, глаза заплыли, левое ухо раздулось втрое против своего нормального размера.
— Куда сбежал, Сливко?
— Ага, узнали, Филипп Анатольевич, — обрадовался ученик, даже не посмотрев в мою сторону. — Как ловко вы слиняли от нас на уроке. Шустрый дяденька Филипп. Мы думали, достанем вас. А теперь вон как все вышло… Хотя, кто знает, может, еще и достанем.
— Как Плед поживает? — вежливо поинтересовался я. — А твой кореш Глазунов? Живы ли еще?
— Кто их знает. Я понятия не имею.
— Они нас бросили здесь, — подал голос другой громобой.
— Сочувствую, — равнодушно кивнул ему я и снова повернулся к Сливко. — Так что ты говорил про Ремеза?
— Зачем тебе Ремез? — вдруг заинтересовался он. — Если тебе Танюха нужна, то не было ее с ним. Да хорош зырить. Тоже мне секрет. У нас все знали, что он по училке тащится. Долбаный придурок. Плед разрешил ему взять ее вместо оплаты за сегодняшнее… мероприятие. Так что ищи Веню. Без Вени тю-тю — не найдешь и Танюшу.
— А куда он ушел? — опередил мой вопрос Хасамеев, бросив на меня вопросительный взгляд: не помешал ли?
— Куда, куда… Известно куда.
— И куда же? — уточнил я.
— А она красивая, Танька-то. Я и сам бы не против с ней разок-другой… Потыкаться гипотенузами.
— Я спрашивал о другом.
Но Сливко больше ничего не сказал. Я уж испугался, не придушил ли его кто из своих, чтобы он тайну не выдал, но нет: парень просто лежал и с блаженной улыбкой смотрел в невидимый потолок. Совсем как Бабушкин шесть часов назад.
— Давай побеседуем с ним по их правилам? — предложил мне подошедший дружинник из числа конвойных. — Мы только повода искали. Вмиг выясним, что да как, и где этот беглец прячется.
Я практически не колебался с ответом.
— Беседуйте. Пусть расскажет всё.
Но сам вышел на улицу. Смотреть на истязание подростков мне не хотелось. Хотелось свежего воздуха. И дневного света. И домой.
— Там мой мальчик! Мне сказали, там мой мальчик! Пропустите меня!
На ступенях школьного крыльца немолодая женщина вырывалась из рук двух дружинников, которые не пропускали ее внутрь.
— Заткнись, мамаша. Если твой сынок и вправду там, лучше помалкивай.
— Пока не услышал кто. Только всех по домам разогнали. Они же вмиг снова соберутся.
— Во-во. И повесят тебя на первой же березке. Вместе с гаденышем твоим.
— Мой мальчик… Пустите меня, скоты! Сыночек мой…
— Что ж ты не орала, пока народ не разошелся? Мы бы на видео сняли, как ты болтаться будешь, ножками дрыгать.
— Сейчас дождется… Вон со двора уже идут.
Я остановился, задержал на ней взгляд. Женщина была хорошо одета: в пальто с меховым воротником, на голове дорогая шапка с небольшой брошью. И выглядела она отнюдь не побитой или запуганной, как большинство жителей Младова. По всему выходило, что ночное лихо обошло её стороной. Что же ты такого сделала со своим сыном, что он подался в громобои? Не смогла ему объяснить очевидных истин? Теперь уже поздно: радуйся, что он внутри, в спортзале, а не лежит в общей куче на соседней улице.
Женщина, между тем, не унималась:
— Вы у меня попляшете… Вот вернется муж, тогда все попляшете… Он у меня депутат… Городского собрания… Пусти… Вы все сядете у меня!
— Уведите кто-нибудь эту дуру, — бросил проходивший мимо командир, после чего обратил внимание на меня: — Тебе чего, гражданский?
— Я учитель, — ответил я.
— Да? — удивился командир. — Я школу два года назад закончил, а тебя не помню.
— Я месяц только работаю. Ты не знаешь, что случилось с завучем? С Еленой Ильиничной?