Учитель на замену
Шрифт:
Цезарь, матерясь по испански, достает пистолет.
Анна взвизгивает, пытаясь предупредить, но этого не требуется.
Ричер все видит.
Секунда - Анна отлетает в одну сторону, на мягкие сиденья, попой вверх, Цезарь со сломанной рукой, воя, валится на пол, пистолет скользит к стене.
Анна барахтается в подушках, пытаясь выбраться, подворачивая ноги на высоких каблуках, чувствует, как ее вздергивают вверх, тащат за многострадальный локоть, на котором уже проявились следы от пальцев Цезаря.
Лестница,
Все крутится перед глазами, летит.
Мозг отключается.
Девушка осознает только, что за руку ее тащит Майк, поэтому не сопротивляется. Да и не может, даже если б хотела.
Поворот.
Еще поворот.
Майк прислоняет ее к стене, придерживая, чтоб не упала. Приваливается рядом, тяжело дышит.
– Черт. Че-то я старый стал.
Выравнивает дыхание, поворачивается к девушке. Медленно. Всем телом.
Анна, которая до этого стояла с закрытыми глазами, стараясь удержать равновесие и не стечь обессиленно по стене, чувствует его внезапно изменившийся ритм дыхания и замирает.
Открывает глаза. И опять зажмуривается. Потому что Майк смотрит зло, яростно, бешено.
Так, словно сейчас бить будет.
– Ну? И че это такое было?
Так… Надо собраться, надо ответить…
– Майк…
– Не, погоди. Сейчас обрисую.
Он замолкает на минуту, все тем же невозможным взглядом прожигая ее насквозь, заставляя бледнеть, краснеть, а может, и зеленеть даже ( темно, не понять…), явно сдерживает себя, потом начинает говорить. Тихо, размеренно, безэмоционально. И дико страшно.
– Ты послала меня нахер. Ладно. Ладно. Ты свалила с какими-то козлами ( я кстати, проясню, кто это, имей в виду) в самый отстойный гадюшник города. Вырядившись, как "Девочка - у меня все в первый раз, берите меня" . Ты пошла наверх с самым упоротым мудаком, которого только смогла отрыть в этой дыре. На че ты рассчитывала? Хотела, чтоб тебя поимели прямо там? Приключений хотела? На свою жопу?
Анна с ужасом смотрела на него, выставив вперед ладошки в глупой попытке защититься, отклоняясь назад, насколько возможно, потому что Майк, несмотря на спокойный, змеиный, так не похожий на него тон, наклонялся к ней все ближе, вжимая ее в стену.
Это было страшно, невозможно, невыносимо.
Это нереально возбуждало.
Девушка чувствовала, что еще немного, и он ее…
Что? Ударит? Толкнет? Или?...
Она все еще не могла прийти в себя от стресса, от пережитого ужаса, от драки, свидетельницей которой она была, от вида дикого Майка в эпицентре урагана, создаваемого им.
Это было неправильно и противоестественно, но Анна поняла, что она невозможно возбуждена, что еще чуть-чуть - и по ногам потечет.
Майк, все еще выговаривающий ей, увлекшийся воспитательной работой, внезапно замолчал, глядя в помутневшие, с расширенными зрачками глаза.
– Ты приняла там что-то?
Анна облизнула губы, помотала головой.
Майк широким длинным жестом провел от груди до живота, скользнул под юбку, дотронулся до насквозь промокших трусиков. Анна не смогла сдержать стон.
Майк, все еще не сводя с нее удивленного взгляда, вытащил руку, задумчиво облизнул пальцы, которыми трогал ее.
– Это че? Ты че?
Анна ничего не говорила, только тяжело дышала, так тяжело, что легкие, казалось, сейчас взорвутся, неспособные перекачивать воздух, ставший вдруг вязким, как кисель.
– Нихера себе…
Майк резко дернул ее на себя, опять обшарил жадными руками, заглянул еще раз неверящим взглядом в темные мутные глаза, и, прочитав там окончательный ответ, разрешение, просто слетел с катушек.
Анна застонала громко, несдержанно, когда почувствовала, как ее буквально вдавливают опять в стену, грубые руки пробираются под юбку. Услышала треск белья, Майк не собирался нежничать, не мог просто.
Сильные руки, пачкая белое платье и бедра чужой кровью, подняли под ягодицы, сухие жадные губы впились в шею, кусая, оттягивая кожу, даря сладкую, возбуждающую боль.
Еще один рывок.
Он дико горячий, просто огненный внутри нее, он рычит, двигаясь, еще больше заводится, слыша ее короткие вскрики, отдающиеся эхом в пустом узком переулке.
Он не занимается с ней сексом, не занимается любовью.
Он ее имеет. Трахает.
К этому действию, животному, дикому, подходят только грубые, жесткие определения.
И ей хочется, чтоб он был именно таким, грубым, жестким, жестоким даже. Чтоб делал больно. Так больно, так сладко…
Перед глазами все время сцена драки, рычание зверя, бешеный взгляд.
Она не знала его таким. Не видела. И теперь просто сходит с ума. С ним. От него. Такого.
– Стерва, ты просто стерва, - рычит он ей на ухо, кусая за шею, за мягкую нежную мочку, - ты не посмеешь так больше, никогда, никогда…
– Да, да, да… - Анна захлебывается эмоциями, сладостью, охренительным ощущением своей слабости перед ним, своей, такой невероятной, такой чувственной беспомощности.
Она понимает, что еще чуть-чуть - и ее разорвет просто от дикого, невыносимого желания.
– Майк!
– кричит она, сжимая его бедрами, обхватывая за бычью шею, лихорадочно слизывая пот с его виска, - Майк! О Боже!
Он понимает, ускоряется еще больше, делая больно, и эта боль выводит ее на новый уровень ощущений, и Анна кричит, кричит, выгнувшись, ударяясь затылком о кирпичную грубую стену, и не ощущая этой, такой незаметной боли за дикой, накрывшей ее с головой волной удовольствия.
Майк как раз успевает кончить, рыча и матерясь, и поставить ее на ноги.
И даже платье на ней успевает одернуть.