Учитель
Шрифт:
– А потом я и не помню даже. Злость такая… Наши все прибежали, тоже такие же, у всех клыки, смотреть страшно… Растащили мы это тело на кусочки, наелись… А как наелись, так в себя пришли: все в крови, человек этот лежит обглоданный… Мы испугались и убежали. Это из усадьбы был человек, мы его часто видели, он за лошадьми ходил. Рубашки потом стирали. Мы ж беленькие должны быть, чистые…
– Почему беленькие?
– Не знаю. Так дед болотный говорил. Хочется так…
– А дальше что? – поторопил Нечай, чтоб мальчик снова не начал плакать.
– Мы потом как ни выходим в лес, так людей ищем. И не хотим, а
– Так вы что же, своих не трогаете?
– Не, не знаю… Грушу вот не трогаем, с ней нормально. Она тоже хорошая. А с тобой… Сначала весело, а потом все равно хочется… Мы тогда убегаем и кого-нибудь другого ищем. Вот у бани дядька нам тот подвернулся, большущий, пьяный. А в последний раз в лесу мы долго за тобой шли, а потом не выдержали – показались. Если бы ты не убежал, мы могли и не удержаться. Мы тогда другого дядьку нашли, тут, на болоте. Он с волками разговаривал.
Рука, лежащая на плече Ероши, занемела и заныла, но Нечай не посмел ее убрать.
– А почему вы на тропинке у идола меня не тронули?
– А там все по-другому. Там с нами ничего не случается. Пока Волос в земле лежал, только рядом с ним, совсем близко ничего не было. Мы иногда туда бежали, если успевали, конечно. Но всю ночь там тяжело же стоять… А когда ты его поставил и очистил, сразу стало лучше, дальше. Мы там теперь играем, стараемся не уходить. Но бывает же иногда: выбежишь за круг, и сразу хочется… И к бане надо ходить иногда.
– Волос?
– Да, Волос. Так его дед болотный называл. Я думаю, Волос за нами придет. Он один на зиму тут остается и не спит, и он за нами придет. Мы все ждем, ждем…
– А к бане зачем ходить?
– Дед болотный говорил, что нам люди должны там поесть оставлять. Мы думали, если нас там покормят, то мы уснем. Не обязательно, конечно, но я так думаю. Или не уснем, но нападать не будем… Не знаю. Дед болотный рассказывал, что раньше нас там два раза в год кормили. Осенью, перед сном, и весной, когда мы просыпаемся. Мы весной просыпаемся, и очень есть хочется. И осенью тоже. Трава сухая, ягоды кончились… А мох сосать – так он невкусный. Болотный дед говорил, что нам обязательно надо спать зимой. На людей ругался, что забыли все… Не из-за еды, конечно, а просто… Ну, что они нас помнят, любят…
– Но в прошлый год вас там кормили?
– Неа…
– И вы все равно уснули, правильно?
– Да, – огорченно кивнул Ероша, – наверное, не уснем, если покормят… не знаю… Но все равно приятно. Вот вы с Грушей леденцов нам оставили, нам приятно было. Вкусные леденцы.
– Я вам еще принесу.
– Да не, не надо… Нам ведь не очень хочется, нам так, для баловства. Нам надо, чтоб люди… Вот мамка моя, она, интересно, меня вспоминает? Я ее вспоминаю… Летом ходил на нее смотреть, а сейчас не хожу – боюсь. Мы вообще к жилью не любим ходить, мы в лесу, на болоте…
– Конечно, мама тебя вспоминает. И плачет, наверное. Ждет, что ты вернешься… Меня мама пятнадцать лет ждала.
– Не, не ждет. Все знают, что я утонул, видели…
– А куда уйдете? – удивился Нечай, вспоминая про рай и ад.
– А куда захотим! Я не знаю… Мне нельзя про это говорить…
– Почему?
– Просто нельзя и все… Так не говорят. Вот тут можно еще остаться. В Рядке знаешь сколько домовых? Они все остались, потому что не хотели уходить из дома. Ты тоже, когда умрешь, домовым будешь.
Нечай рассмеялся:
– А про домовых можно говорить?
– Про домовых можно. Все же знают, что они есть…
– А я почему буду домовым?
– Ну ты что, не понимаешь? Это же видно!
Умирать Нечай не собирался, но остаться тут домовым показалось забавным.
– А домовые зимой спят? – спросил он.
– Неа. Они же дома живут. Они днем спят.
– А с ними вы говорили? Они вам могут помочь?
– Не, они нас не знают. Мы – лесные. Тут все свое, – Ероша задумался, помолчал, а потом добавил, – только домовой дома должен умереть. Или рядом где-нибудь. Иначе он может свой дом и не найти. Так и будет мыкаться по земле, дом искать. К нам такие приходили…
– Я так и знал, что тут не без подвоха… – вздохнул Нечай, улыбаясь.
Рука так замерзла, что перестала чувствовать холод, и пальцы теперь не гнулись. Нечай постепенно ощущал, как из него уходит тепло. Как если сидеть на камне… И в горле першило, словно от простуды.
– А ты почему не спишь? Все спят, а ты не спишь? – спросил он Ерошу.
– Я знал, что ты придешь. Я тебя видел. Теперь нас кто хочешь по следам найдет…
– А это плохо?
– Конечно. Мы же одни… Никто ведь не заступится.
– Да что же вам люди могут сделать? – Нечай прочистил горло, слегка кашлянув, но от этого стало только хуже.
– Много чего. И не только люди. Мы волков боимся, и собак… Разорвут на клочки… Как потом играть? А если девочку какую изуродуют? Ее потом водяницы к себе не возьмут, уродина-то никому не нужна… Да и люди злые бывают…
– Ну, люди-то на клочки вас рвать не станут!
– Не станут. А вот если колом осиновым проткнут и в могилу положат, так и будешь там лежать, не пошевелишься. Кому такого захочется? И мамка меня тогда не найдет… – у мальчика передернулись плечи, – да всякое можно придумать… Люди же не понимают…
– А чеснока вы боитесь? – вспомнил Нечай Афоньку, и кашлянул снова, как следует – в горле пересохло, словно он бежал и глотал морозный воздух. И дрожь постепенно охватывала тело – мальчик тянул из него тепло. Делал он это нарочно, или сам не подозревал об этом? Он не показался Нечаю хитрым.
– Не очень. Просто не любим и все. Мы поэтому и к жилью не ходим. Вот когда мы тебя в первый раз увидели, от тебя чесноком пахло, мы поэтому и не подходили близко. Издали только тебя дразнили.
Нечай хотел спросить о том, боятся ли они распятия или крестного знамения, но закашлялся в полную силу, не успев даже прикрыть рот. Огонек свечи загудел, затрепыхался, лег на бок и погас… И тут же Нечай ощутил, как выпрямились и напряглись плечи мальчика у него под рукой… Его зрачки на самом деле излучали свет, а не отражали: для того, чтобы увидеть слабое их свечение, не нужно было заглядывать ему в глаза. Нечай услышал, как Ероша сглотнул слюну.