Удача
Шрифт:
– Ты к этому Димке не вяжись, – вмешался кто-то, сидящий за соседним столом. От него даже на расстоянии доносился запах чеснока, такой ядреный, будто им натирались полностью. – Димка – это дикий псих, любого уделает, я уже видел. Столько раз на зоне сидел, хоть и опущенным. С таким, если по правилам, в перчатках драться надо.
– Семечкин его вообще без рук непонятно как уделал. Сплошной Шаолинь. А сам Семечкин вообще издалека, почти с Марса.
За одним столом, уронив на него голову, спал совсем пьяный. Внезапно
– Сто двадцать восьмой полк, – выкрикнул вдруг, – горно-пехотный, Закарпатской бригады!
И даже ударил по столу кулаком для убедительности, но на него никто не обратил внимания.
Алик выпил пиво залпом, одним длинным глотком. Семечкин только немного отпил, сейчас опять грыз семечки и бросал шелуху в свой стакан.
– Удивительно, ты, Семечкин, говорил, что в вашем мире все есть. Что за преступление ты тогда совершил, украл что-то? – Спросил Алик. Нелепый разговор. Только Алик с его неодолимым артистизмом мог так охотно влезать в чужой бредовый мир.
– Нет, не украл. Непомерно истратил общественную собственность.
– Растратчик значит? – Опять вмешался чесночный. – В нашем мире – это статья сто шестьдесят.
– У нас сложновато совершить преступление, сложновато, – продолжил Семечкин, – но я умудрился. Решил приспособить одну планету под личные нужды и кое-что перепутал. Изменял структурное состояние материалов на этой планете и случайно превратил ее в золотую. И саму планету и все на ней. Образовался единый золотой монолит. Огромный расход энергии на это бесполезное, бестолковое, никому не нужное золото. За такие дела меня отправили в физический мир на Землю на пятьсот лет. Вроде в ссылку.
«Как причудливы бывают изломы навязчивого состояния», – подумал Алик. Он сказал:
– Солидный срок, но и растратчик ты мощный. А золотая планета, конечно, летит в космосе. Вот повезет тому, кто на нее наткнется. И тут тебе, значит, не свезло – на Земле угодил в дурдом. Я думал, что только мне не везет.
Давно здесь живу, но ко многому не привык, – сказал Семечкин. – Забыл надеть утром штаны. Оказывается, здесь это не принято и наказывается заключением в психдиспансер.
Ртов сидел и что-то жевал, по-стариковски, передними зубами.
– С чертями я гулял, – внезапно заговорил он, – а вот марсиянец в первый раз появился за моим столом. Есть друг у меня, черт, часто вместе за бутылкой сидим.
Ртов вдруг ловко проткнул ползавшую по столу муху вилкой. Отправил ее в рот.
– Так черт делает, – пояснил он. – Такова у него привычка. Еще он выпрыгивает из окна.
– Улетает? – Спросил Алик.
– Зачем улетает! Выпрыгивает и тонет в земле, как будто в воде. Уважают меня черти, древнего пьяницу. Я та самая трактирная оторва, про меня Есенин писал.
Алик знал, что Ромен Ртов – старый цыган, давно отбившийся от своего табора. Слышал это от самого Ртова.
– Ты со мной в психдиспансере лечился, – вдруг сказал Семечкин. – Однопалатники с тобой.
«Ну вот, – подумал Алик, – теперь псих к людям стал приставать. Хорошо, что всего лишь к Ртову».
– И раньше мы встречались, давно, – продолжил Семечкин. – Ты уже долго живешь, больше ста лет – я тебе жизнь продлил. Потом ты известным певцом стал. Почти великим, но тебя в Магадан отправили.
– Не помню, – Отрицательно покачал головой Ртов. – Хотя нет, Магадан чуть припоминаю.
Помолчал и вдруг пропел с неожиданной силой и мощью:
– Восстал на пути Магадан, столица Колымского края. Будь проклята ты, Колыма, что прозвана черной планетою…
– С таким голосом тебе только в ресторане петь, – пробормотал Алик. – Да, тоже человек интересной судьбы.
– Значит, и главврача не помнишь? – Спросил Семечкин, глядя на Ртова. – Бонапарта Васильевича по кличке… Он, помню, всегда говорил: кто первый в психдиспансере халат надел, тот и главврач.
– Зачем жить такому старому, – произнес Ртов. – Давно умирать пора. Но я вот живу, терплю.
– Это что! Я проживаю гораздо дольше, – произнес Семечкин. – Наблюдаю, как на Земле мелькают люди. Быстро, как тени, и я посредине. У меня было много имен и прозвищ. Не столь давно, с пятнадцатого по восемнадцатый век я отбывал в Англии и ее колониях. Тогда меня звали Томас Правдивый, человек, который видит будущее. Удивлялись моему дару прорицателя и неумению лгать. Говорили, что таков мой обет: говорить людям только истину, даже печальную. Многие предполагали, что это обет, данный дьяволу. Иногда считали, что мир, откуда я – это королевство фей. А я будто какой-то волшебник и король этих самых фей. Хотя все совсем не так.
– Увы, ты плохо знаешь фольклор, – сказал Алик. – У фей – королевы, а ты на нее совсем не похож.
– Я подобное всегда отрицал, но мне не верили. А кличку Семечкин присвоил мне в диспансере один друг. Человек оригинального образа мысли, мудрец. Меня в дурдоме и Хоттабычем прозвали, делал я там всякие мелкие чудеса, чуть-чуть помогал. Но там этому вообще мало удивлялись, народ в этом месте такой – сосредоточенный в себе. И вообще, большинство людей не способны жить счастливо, сколько благ им не выдавай.
В углу сидело несколько алкашей. Они все внимательно наблюдали за Семечкиным и Аликом и хрипло посмеивались.
– А ты что, блага выдаешь? – Донеслось оттуда. – Мелкие – это какие? Воду в вино превращать можешь?
– Лучше в водку! – Послышалось там же. Опять засмеялись.
Открылась дверь. В пивной появился многим здесь знакомый по имени Валентин, самый заядлый завсегдатай. Человек с незначительным лицом и таким же туловищем. С недоумением глядел на неизменных собутыльников и сотрапезников, непривычно оживленных сейчас.