Удар мечом
Шрифт:
По пыльной дороге мальчишки гоняли тряпичный мяч, совсем как в ее родном селе. Они дружно загалдели, увидев учительницу. На скамейках у домов сидели принаряженные молодицы. Степенные отцы семейств, одетые, несмотря на жару, в темные костюмы и сапоги, солидно попыхивали трубками. С учительницей здоровались приветливо: учитель – первый на селе человек.
Мария Григорьевна за селом свернула на боковую тропинку, что вела к озеру, к заброшенным торфоразработкам – дальше в лес. Остап уже ждал Зоряну у старого каменного памятника. Когда-то вельможный польский пан приехал
Он прекрасно знал лес. Вот и сейчас Остап рассказывал Марии, что самыми первыми зацветают весной мать-и-мачеха, гусиный лук, сон-трава. На глинистом откосе он отыскал побеги с большими листьями, протянул Марии. Девушка притронулась: сверху гладкие и прохладные, снизу теплые и пушистые.
– Потому народ и называет мать-и-мачехой: холодные, жесткие, как мачеха, ласковые, теплые, как мать.
– Мирный ты человек, Остап. Добрый бы из тебя садовник вышел. Или лесник. А ты за автомат взялся…
Блакытный молчал. Он приходил теперь на условленные места в чистых сорочках, побритым и принаряженным. С весной стало легче жить в лесу, можно было и выкупаться в озере и постирать. Зорина обратила внимание на эту перемену, пошутила:
– Уж не надумал ли жениться?
– А что ж, – лениво ответил Остап, – и мы же люди.
– Ну какой ты человек? По лесам блукаешь, людей губишь…
Остап вспыхнул, сердито засопел, ускорил шаг.
– Так и до вечера недотелепаемся…
Потом вдруг сказал горячо и взволнованно:
– Бьешь под сердце. Сама не лучше меня. Чего полезла в петлю? Мне-то что, я с войны свою долю с лесами связал, а ты?
– Не было у меня другого выхода, – тихо ответила девушка. – Не себя, детишек не могла под ваш нож подставить. Убили бы, как Стафийчук грозился!
– Он бы убил…
Остап помрачнел. Давно вели они между собой такие откровенные разговоры. А поводом послужила листовка, которую случайно увидела Зоряна у Блакытного.
…Было это на лесном хуторе у Скибы. После первого визита Зоряна не раз пробиралась лесом к усадьбе Тараса. Лучшую зачепную хату найти было трудно.
Однажды ее вот так же, как сегодня, сопровождал Остап. Пока Зоряна вела переговоры с Шуликою – осторожным и напуганным облавами бандитом из дальнего Бурлацкого леса, – Остап сидел на скамеечке, зорко посматривал по сторонам. Потом достал из кармана листок бумаги, начал читать, водя пальцем по строчкам. Зоряна тихонько вышла из хаты, заглянула через плечо Блакытного: «…сдавайте оружие, выходите из лесов… Если на вашей совести нет…» – разбирал по слогам Остап. Увидев учительницу, он поспешно сунул листовку в карман.
– Поздно. Видела. – Она спокойно смотрела на бандеровца.
– Иди донеси! А то, может, сама пришьешь?
– Тише, скаженный. – Зоряна взмахом бровей указала на окна хаты. – Потом поговорим. А сейчас марш в лес, охолонь…
Было уже поздно, в ненастье упала ночь на лесной хутор внезапно. Зоряна решила заночевать. Хозяин отправил ее и Остапа спать на сеновал, кинув туда два кожуха: «Больше нет, не обессудьте». Остап привычно разровнял душистое сено, пахнущее мятой, чабрецом и еще какими-то травами, названий которым Зорина не знала. Кожухи он протянул девушке:
– Заворачивайся и ложись. Ночи еще холодные, как бы не продрогла.
– Стели на двоих – один кожух вниз, другим укроемся. Не погрыземся, в одной стае ходим…
Они лежали в темноте – спина к спине, – чувствуя дыхание друг друга. Молчали. Сквозь худую крышу виднелись клочки растревоженного непогодой неба, влетал порывистый ветер, и тогда сено шуршало, шевелилось, будто тянулось к небу и к ветру.
– Как в могиле лежим, – первым не выдержал Остап. Он повернул голову к Марии. – Скажешь Стафийчуку, Зорина?
– А то! Может, убьешь?
– Не могу. Но Стафийчук узнает – не простит.
– Не такой он всесильный, твой Стафийчук. Тоже мне герой нашелся…
Скрипнула дверь, кто-то вышел во двор, мягко шлепая сапогами по траве.
– Не спит хозяин. Видно, неспокойно на душе.
Остап прислушался к звукам во дворе. Долгие месяцы лесной жизни научили его воспринимать мир на слух так же уверенно, как и глазами. И сейчас он точно определил, что делает Скиба, хотя и не видел его.
Скрутил цигарку. Закурил. Потоптался на месте. Проверил, заперта ли калитка. Но вот Скиба почему-то затаился. Это встревожило Остапа, он потянулся к пистолету, который положил сбоку, у бедра – так можно стрелять моментально. Девушка придержала его руку:
– Затихни.
В проеме показалась голова Скибы. Он долго всматривался в лежащих неподвижно Остапа и Зорину и, только убедившись, что они спят, так же тихо спустился вниз.
– Проверяет…
– Не такой уж он всесильный, твой Стафийчук, – возвратилась к прерванному разговору Зорина. – Надумал выходить из леса? – вдруг напрямик спросила она.
– Не знаю, ничего не знаю… Хоть так, хоть эдак – один конец!
В словах Остапа прозвучала тоска. Девушка успокаивающе провела рукой по его волосам, неожиданно спросила:
– Боишься смерти?
– Боюсь…
– А как других убивал?
– Нет на мне чужой крови. Пока нет.
Бывают ночи, как и людские характеры, – неспокойные. От них не спрячешься в себе. У кого воля сильная, тот молчит до рассвета, сжав зубы. Другим обязательно надо выговориться.
…Остап говорил прерывисто, сбивчиво, боясь, что его сейчас перебьют и останется камнем на душе недосказанное. Это была обычная история полуграмотного сельского хлопца, батрака богатых хуторян, обманутого звонкими националистическими лозунгами.