Удар молнии

Стил Даниэла

— А мы будем ходить в балетный класс?

— Иногда. Если я смогу. Если я буду уставать, Тебя возьмет Кармен.

— Но я хочу, чтобы ты ходила со мной, — заныла Аннабел В большинстве случаев она спокойно относилась к маминым приступам усталости, но иногда ее это пугало.

— Я тоже очень хочу туда ходить, но мы посмотрим, как я буду себя чувствовать. Я еще не знаю.

— А если у тебя выпадут волосы, ты будешь носить парик? — заинтересовалась Аннабел, и Алекс улыбнулась:

— Может быть. Посмотрим.

— Это будет ужасно. А потом

волосы вырастут?

— Да.

— Но они уже не будут такими длинными, правда?

— Угу. Они будут короткими, как у тебя. Все будут думать, что мы близнецы.

Аннабел посмотрела на нее с внезапным ужасом:

— А мои волосы тоже выпадут?

— Конечно, нет, — поспешила Алекс заверить свою дочь, обнимая ее.

Но после того как девочка легла спать, разъяренный Сэм высказал Алекс все, что думает о ее предупреждениях.

— Ничего более мерзкого я в жизни своей не слышал. Ты испугала ее до смерти.

Глаза Сэма сверкали от гнева, и Алекс в который раз была поражена полным отсутствием сочувствия к ней.

— Я ее не пугала. Она ложилась спать в отличном настроении. Я даже дала ей специальную книжку «Мама выздоравливает».

— Гадость какая. Ты видела ее лицо, когда говорила ей про волосы?

— Черт побери, ее же надо подготовить. Во время химиотерапии я не смогу с ней возиться, и она должна это знать.

— Почему ты не можешь страдать в тишине? Почему ты все время превращаешь свою болезнь в ее и мою проблему?

Господи, должна же ты иметь хоть немного достоинства!

— Ах ты сукин сын! — Алекс так сильно схватила его за рубашку, что та порвалась. Это удивило обоих. Она никогда ничего подобного не делала, но сейчас он довел ее. Алекс потеряла все: мужа, грудь, сексуальную жизнь, ощущение собственной женственности, благополучия и здоровья, способность иметь детей. В последние шесть недель она только и делала, что теряла самое ценное, что у нее было, одно за другим, а Сэм постоянно ругал ее за это. — Черт тебя возьми! Я всего лишь борюсь с тем, что со мной произошло, и пытаюсь справиться с этим, не усложняя твою жизнь, не причиняя боли моей дочери и не перегружая своих коллег. А ты только и делаешь, что добиваешь меня своей безжалостностью, и обращаешься со мной так, как будто я пария. Так что иди ты куда подальше, Сэм Паркер. Если ты не можешь этого выдержать, иди ко всем чертям!

Все то недовольство, которое скопилось в ее душе за последние шесть недель, выплеснулось из нее, как из вулкана.

Но Сэм относился ко всему этому так болезненно, что даже слушать ее не хотел.

— Прекрати хвалить себя за благородство и долготерпение. Ты только и делаешь, что ноешь о своей чертовой груди, что далеко не самое важное. Никто даже не заметил, что тебе ее отрезали. А ты озабочена только тем, чтобы «подготовить» нас к своей проклятой химиотерапии. Переживи это сама, пожалуйста, и не добивай нас своим тоскливым состоянием. Аннабел всего три с половиной года, почему она должна участвовать в этом вместе с тобой?

— Потому

что я ее мать, она беспокоится обо мне и моя болезнь не может не отразиться на ее настроении.

— Меня уже тошнит от твоих рассуждений! Вот они-то и отражаются на моем настроении. Я не могу так жить, с твоими ежедневными онкологическими бюллетенями от Слоан-Кеттеринга. Почему бы тебе не завести для них специальную доску?

— Ах ты дрянь! Ты даже не удосужился посмотреть заключения патолога, когда я получила их на руки.

Это произошло в тот день, когда он впервые увидел рубец у нее на груди, и его ужас затмил его интерес.

— Какое это имеет значение? Ты все равно осталась без груди.

— Это имеет значение! Я могу выжить или умереть; если это для тебя по-прежнему важно. У меня такое впечатление, что ты считаешь это таким же пустяком, как удаление груди.

Может быть, если я исчезну, ты этого даже не заметишь. Я не понимаю, как ты можешь так себя вести. Ты даже не удосужился поговорить со мной, не говоря уже о том, чтобы ко мне прикоснуться.

— О чем с тобой говорить, Алекс? О химиотерапии? О лимфатических узлах? О патологических заключениях? Я больше не могу этого выдерживать.

— Может быть, ты вообще уйдешь и оставишь меня одну?

От тебя все равно никакого толку.

— Я не оставлю свою дочь. И никуда не уйду, — прорычал он и вопреки этому утверждению пулей вылетел из квартиры.

Оказавшись на улице, он едва справился с искушением поймать такси и доехать до 53-й улицы, где жила Дафна, но вместо этого он позвонил ей из автомата и разрыдался. Он сказал, что начинает ненавидеть свою жену и самого себя. На следующий день должен был начаться курс химиотерапии, и Сэм просто не мог этого вынести. Дафна отнеслась к этому очень сочувственно и спросила, не хочет ли он к ней Приехать, но Сэм ответил, что не должен этого делать.

Сэм сознавал, что в его нынешнем состоянии, когда его душа была подобна открытой ране, он нуждался именно в Дафне. Но он не считал себя вправе допустить, чтобы его семья развалилась именно из-за нее. Надо было подождать и все обдумать. Надо было что-то делать, только он не знал что. Не понимая почему, он действительно внезапно возненавидел Алекс. Бедная женщина была серьезно больна, а он отталкивал ее за то, что она сделала с его жизнью, внеся в нее элемент болезни и страха. Она собиралась отказаться от него, она разрушала все. Сама того не сознавая, Алекс мешала ему быть с Дафной.

Он дошел до самой реки и вернулся обратно. Алекс все это время пролежала на кровати, бездумно глядя в потолок.

Она была слишком зла, чтобы плакать, слишком оскорблена, чтобы его простить. Сэм предал ее. Он бросил ее на произвол судьбы. За шесть недель исчезло все, что между ними было общего, испарились все чувства, которые они питали друг к другу, разрушилось все построенное за семнадцать лет. И обет быть вместе «и в хорошие, и в плохие времена, в здоровье и в болезни» был совершенно забыт.