Удар

Файель Андрес

Марсель Шёнфельд: Так вот, мой брат, я не хочу иметь с ним ничего общего больше. По мне так пусть он никогда не выйдет из каталажки, это было бы самое лучшее. Если он узнает, что я принимаю наркотики и покрасил волосы… он пойдёт по трупам.

Хайко Г.: Марсель же очень быстро изменился. Он сказал, когда его брат выйдет, они хотят пойти на вечеринку. Потом он меня спросил, не могу ли я побрить ему голову. Сначала-то я подумала, может быть ему мешают длинные волосы, потому что было жарко, было лето. У меня была машинка для стрижки волос, без насадки. С тремя миллиметрами, шестью миллиметрами, девятью и двенадцатью миллиметрами. Но он хотел ноль миллиметров.

Он пришёл тогда в воскресенье, в этих своих сапогах как у нацистов, рубашке «Фред Перри», выглядел комично. И со значком «Фред Перри». На нем был только лавровый венок. Обычно там стоит 88 и лавровый венок. 88 для «Хайль Гитлер». В тот вечер мы опять развели костёр, там

на озере. С нами там была одна негритянка. И он сказал, здесь устроим сожжение негров на костре. Ниггеры горят хорошо. Я подумала, что же это такое. Почему он хочет отправить её на костёр? Её звали Алиса. Я никогда не интересовалась ею. Собственно говоря, ничего особенного она из себя не представляла. Марсель это попутчик. Он не задумывается… Я бы выдворила Алису, потому что она метиска. Выдворить. Выслать. Я не хочу иметь ничего общего с такими, как она. Но она же здесь родилась, я думаю, тут уж ничего не поделаешь. И если она теперь приедет назад в Мозамбик, или где там живёт её отец, то и там она тоже будет чужая, одно и тоже дерьмо. Лучше с самого начала что-то сделать, а не потом, когда уже появились дети, да. Позже может случиться, кто его знает что, потому что турки ведь совсем скверные, да… У нас уже девять миллионов иностранцев. Сурово, не так ли? Я всегда был за то, чтобы отправить каждого в ту страну, где он родился. Она же здесь родилась, так позволь каждому быть там, где он есть. Но это же ничего не даёт, если их всех тут свалить в одну кучу, будут только споры. Каждому нужна своя страна, тогда всё будет хорошо. Всех выслать, всех опять назад. Сказать жестко, как выстрел. Звучит, прямо, дерьмово, но всё равно, да. Евреев тоже. В каждой стране есть евреи, евреи принадлежность каждой страны. Немцы вот нет. Всё уже было, да. С шестью миллионами. Ну, и как мне это свести вместе. У меня есть моя собственная голова. Это была идея не только Гитлера, убить всех евреев, здесь Гиммлер постарался. Гиммлер, это он всё организовал, всё… Гитлер и не знал всего этого… Если уж он всё это обдумал, Гиммлер… тогда можно было бы в этом принять участие, как? ну я — то верю в то, что они уничтожили всех евреев. Ну, ясно, я ношу мою рубашку с «88». Но я думаю, носить шмотки это кое-что другое, чем то, что у тебя в голове. Хайль Гитлер… думаю о времени рейха, да… Чтобы на том стоять, думать по-немецки. Думать по-немецки, думать о будущем, жить для семьи, работать.

Торстен М.: Я работаю охотно. Здесь в деревне ни у кого нет работы. Началось это с воссоединением. Западногерманские фирмы пришли в ГДР. Захватили заводы, показали нам, как можно работать с меньшим количеством людей. Лучшее оборудование, а люди могут оставаться дома. В нас никогда не воспитывали самостоятельность. Постоянные призывы: будь послушен, защищай государство. — На этом ты не постоишь никакой фирмы. Но вдруг эти проблемы встали перед нами. Мы вдруг должны были стать самостоятельными. Я никогда не учился тому, как надо заполнять формуляры, налоговые декларации. Ну хорошо, тогда я подумал, займись частным предпринимательством. Начни с видео, с напитков, попробуй, что из этого может получиться. Ну, и потом вроде это пошло. Тогда я поехал в Федеративную республику и судорожно пытался найти хоть какой-то просвет в рыночном пространстве, в который можно было бы вписаться и разрабатывать эту область у нас. Этот просвет я нашёл в продукции ЦВС — товары гигиены. Жидкое мыло с дозатором. Отправился в ЦВС и думал, что если я сейчас наберу товаров, то буду разъезжать по округе, а Хайке займётся канцелярскими формальностями, тем самым я одним ударом двух зайцев убиваю: во-первых, она бы не маялась от скуки, у неё появилась бы ответственность, а я бы занимался всем остальным. Но во всей этой неразберихе я не сразу обратил внимание на то, что Хайке не в состоянии справиться со всем этим бумажным хозяйством. Да, это и стало началом того, что всё затрещало по швам. Если работа не ладится, то ты освобождаешься. Потому что у тебя есть мобильник, ты несёшь ответственность за людей, которые на тебя работают, за свой бизнес, твои машины. Ты работаешь и в выходные, и всю неделю, ты работаешь до позднего вечера, ты просто уже не заботишься о своей семье. Потому что часто ты бываешь вне дома, в отъезде. Любовь идёт через желудок. Я много езжу повсюду, ты знакомишься со многими людьми. Которые готовят вкусную еду, они тебя приглашают, и за это не надо платить. А вкусно это так же, как дома. И тогда теряется контакт, если жена приготовила очень вкусную еду, а ты совсем не голоден. И тогда ты говоришь — ах, ты знаешь, мне собственно всё равно, я могу и на работе так же хорошо и вкусно поесть. — И тогда пропадает такая штука, как чувства, они просто уходят.

Следователь: Третий допрос обвиняемого Марселя Шёнфельда. Начало в 13.10. Были ли у вас прямые контакты с правыми организациями?

Марсель Шёнфельд: Это было три года назад. Я стал правым, потому что мой брат тоже был правым. Когда он попал за решётку, я постарался приспособиться и примкнуть к другим. Ситуация в Пренцлау

изменилась. Многие бывшие правые стали реперы или реверы. К этим-то и присоединился.

Следователь: Какое влияние оказывал на Вас брат?

Марсель Шёнфельд: Он называл себя правым националистом. Он должен служить Германии, а все эти обитатели ночлежных домов должны исчезнуть.

Следователь: Вы разделяете такие воззрения Вашего брата?

Марсель Шёнфельд: Нет, иностранцы такие же люди, как мы, если мы приезжаем в Польшу, то мы тоже иностранцы.

Следователь: Господин Шёнфельд, вы делаете всё, что скажет Ваш брат?

Марсель Шёнфельд: Если бы он сказал нагруби вон тому-то или избей его, то я бы этого не сделал. Мелкие любезности, типа принести сигарет, я бы оказал ему.

Воспитатель: Для меня он совершенно нормальный молодой человек, который пытался найти себя в этом мире. Приходит Марсель, я говорю ему: — А где же твои волосы? Как же ты выглядишь, дружище, отращивай их поскорее. — Ну, это было пари. — Так что бритым он ходил всего несколько дней или неделю. Я не обращаю внимания на такие вещи. Я не хочу каким-то образом создавать образ врага. Я отклоняю предположение относить его к категории правых. В моих глазах он никогда таким не являлся. И я сегодня ещё повторяю: такие люди, как Марсель, вообще не имеют представление о политике. Они не понимают, что происходит, и я не могу сказать им: ты — нацист. А то, что он тогда сказал Алисе — ниггеров на костёр, они горят лучше, чем кровельный картон — но ведь это не его убеждения, а просто идиотское высказывание. У них же совсем иные способы выражения своих мыслей, они же не знают никаких других. Сегодня они считают клёвым носить красные шнурки, завтра я сменю их на другие, послезавтра я сочту потрясным видеть брюки от ночной пижамы и разгуливать в них повсюду.

Марсель Шёнфельд: В конюшне избиение продолжалось дальше. По направлению к выходу, если смотреть на яму с навозной жижей, я потребовал от Маринуса, чтобы он наклонился, встал на колени и попробовал откусить каменный край бортика кормушки. Маринус наклонился, стоя на коленях, и закусил зубами сначала край бортика. Вслед за этим он поднял голову, и мы все трое снова стали бить его.

Следователь: Как Вам пришла в голову мысль, что Маринус должен кусать этот бетонный край?

Марсель Шёнфельд: Эта идея пришла мне неожиданно в голову. Примерно за полгода до этого случая я видел по телевизору один фильм. Речь идет о фильме «Америкен Хистори Х». В этом фильме была изображена подобная сцена. Один нацист берёт в этой сцене раненого негра за волосы и кладёт его головой на каменный край бортика. Вслед за этим он вспрыгивает на голову негра. Тогда я потребовал, чтобы он снова кусал края бортика. Маринус сделал и это тоже. В этот момент у меня перегорели все предохранители. Обеими ногами я с силой прыгнул на голову Маринуса. На мне тогда были мои военные сапоги с белыми шнурками, 43 размера. Они стоят сейчас у меня дома на лестнице на чердак. После этого наступила внезапная тишина.

Биргит Шёберль: Господин Платцек, премьер-министр, был здесь через несколько дней после того, как они нашли Маринуса. Он сказал, что ничего больше не может сделать. Он может только выразить нам свои соболезнования. Какой нам прок от его соболезнований? Люди, небось, думают, только потому, что господин Платцек был здесь, что нас кто-то поддерживает. Я могла бы отказаться от визитов. От них возникает столько суматохи, столько суматохи. А кроме того, это ещё пытаются представить как социальный случай. Пришла официальная бумага из жилищной конторы. Теперь у нас стало на одного человека меньше, а мы живём на большом количестве квадратных метров, пишут они, поэтому мы не имеем больше прав на эту квартиру, должны подыскивать себе другую.

Да, а мы не можем даже оплатить погребение, мы не можем оплатить надгробный камень. Неужели немец менее ценен и достоин, чем иностранец? Платцек возлагает венки иностранцам к памятникам жертвам трагических событий или ещё куда там. Почему у него не нашлось больше ничего для нашего мальчика или вообще для молодых немцев, которых убивают. Вот тут они ничего не делают.

Эксперт: Следователь встретился с Марселем Шёнфельдом в Ораниенбурге по месту отбывания наказания. Он высокого роста, вполне крепкий, физически развит соответственно своему возрасту. Его лицо бледное и озабоченное. Во время следствия он вновь и вновь спрашивал о грозящем ему сроке заключения. Причём он остаётся в эти моменты задумчивым и углублённым в себя. Это скорее застывшее, скорбное выражение лица потом вдруг резко меняется на лучистую мальчишескую улыбку. И тогда он производит впечатление восприимчивого, нуждающегося в поддержке, эмоционально мягкого юноши. Господин Марсель Шёнфельд сообщает, что знал Маринуса в течение трёх лет. В то время семья оного перебралась в Потцлов. Это бедные люди, в какой-то мере «агрессивно ко всем» настроенные. Они то здоровались, то вдруг опять не здоровались. Их не любили.