Удар
Шрифт:
Марсель Шёнфельд: Это была идея моего брата. Я был с этим согласен.
Юрген Шёнфельд: Мы тогда часто ездили с детьми в Берлин, ещё до воссоединения. Всегда на поезде. Зоопарк, и вообще поглазеть по сторонам. Марко всегда балдел от тигров и леопардов. Деньги у нас тогда водились, во времена ГДР. Я работал тогда в плотницкой мастерской. Делали стропильные фермы и прочие штуки. По субботам и воскресеньям я ходил подрабатывать. Нелегально, так сказать. Во времена ГДР никто этим не интересовался, главное, чтобы в понедельник ты снова был на работе. В общей сложности получалось семь рабочих дней. 64 часа в неделю. Вот так. До 86–87 гг. Мы могли повсюду ездить. Папа хорошо зарабатывал. Работа по выходным дням приносила большие
Эксперт: Школа и производственное обучение. Марко Шёнфельд заявляет, что в первых трёх классах у него были одни пятёрки. Его любимыми предметами была математика, немецкий и спорт. Он начал обучение в семилетнем возрасте. Он ходил в школу для исправления дефектов речи, хотя у него не было дефектов речи. Иногда он дрался со своими одноклассниками, за что однажды и получил выговор. После логопедической школы он пошёл в общеобразовательную школу. Это было в 4-ом классе. Там их было более 20 детей в классе, и он сразу остался на второй год. В 5-ом и 6-ом классе он, что называется «бросил школу».
Ютта Шёнфельд: Он был подавлен, но мы не знали, чем это вызвано. Мы пошли в школу, говорили, что с ним что-то неладно, а они всегда говорили, что всё в порядке. Мы спрашивали у него, что же случилось? Но он никогда не раскрывался, никогда. Это было как стена.
Юрген Шёнфельд: Да, стена.
Ютта Шёнфельд: Мы говорили, что он не должен драться, но если уж вбил себе в голову… — что, если его бьют, то он должен защищаться.
Юрген Шёнфельд: Если там трое, четверо парней… конечно, ты должен защищаться.
Ютта Шёнфельд: Марко никогда не защищался… Марко, он… Мы ничего не могли понять. Абсолютно ничего. Учителя тоже ничего не понимали. Да, и друзья — одноклассники. Никто ничего не знал.
Юрген Шёнфельд: Никто ничего не знал, это точно. Никто, ничего… никто, ничего…
Ютта Шёнфельд: Домой он всегда приходил подвыпившим. Ему было двенадцать, тринадцать, когда это началось, он был как будто в какой-то секте, тогда он всё больше и больше замыкался в себе, а я по ночам не могла спать. А потом он опять пару дней не приходил домой. Мы повсюду звонили, расспрашивали. Даже полиция не смогла его найти тогда. Они практически проскочили мимо него. А он просто лежал под кроватью. В какой-то ночлежке. Райснер. Он тогда спрятал его. Райснер… весь в татуировках, бритоголовый. Он был абсолютно правым. Тогда и у него появились татуировки, «Ротфронт, сдохни» или что-то подобное. Я сказала, Марко, сказала я, как будто весь мир перевернулся, когда он однажды появился передо мной с бритой головой. А он сказал: это классно. Это моё дело.
Юрген Шёнфельд: Райснер, его боялись, боялись, что если вдруг он к кому-то подойдёт, то может и избить. Он всё время говорил: — Марко, если твои родители тебя обидят, тогда я приду и изобью твоего отца. — И тогда мы оставили Марко в покое.
Сандра Б.: Марко сидел на кресле у приятелей. Это был 97 год, Новый год в Телтове. Уже абсолютно пьяный, он всё время радовался, он показался мне глуповатым и простоватым. Он только скалил зубы и всему радовался. Он всё находил забавным, да. Ну, а я подумала, что это за тип? А потом всё началось. Мы оба были в группе правых, это как одна семья. Его манеры, я всегда считала его манеры очень милыми. Если он начинал немножко заикаться, нужно было просто сказать, Марко, помедленнее, и тогда всё было о.к., если мы были в одной группе, он обычно всегда бывал самый спокойный. Если я плохо себя чувствовала, он сразу же это замечал. Я не знаю, почему. И он всегда
Ютта Шёнфельд: Никто не знает, как это случилось. Он тогда головой прямо через стеклянную дверь, прямо в неё, вот. И тогда он впал в такую ярость, что и на нас, на нас смотрел, как на виновников, что мы сердимся на него и злимся, и тогда он просто пошёл на нас.
Юрген Шёнфельд: Марко тогда всерьёз расшумелся, он дико вращал глазами, и прямо-таки рычал, так громко… всё громче. Разломал мебель на веранде, так двинул кулаком, что спинка отлетела. Я думал, что это не наш Марко. И я говорю, пока здесь чего-то не произошло, я звоню в полицию — он добровольно пошёл вместе. А на другой день он ни о чём вообще не мог вспомнить.
Ютта Шёнфельд: Я очень часто говорила Марко: пойдём, пойдём, я готова. Я помогу тебе, я пойду вместе с тобой в общество анонимных алкоголиков. Я буду тебя сопровождать — и мы там были. Одна женщина сказала ему, он не должен воображать, что он может вытянуть ноги у нас под столом, что он получит здесь еду и питьё. Для этого он должен что-то сделать. На этом всё и закончилось. Марко мне сказал: Не воображай, что я ещё раз помогу тебе. Я не алкоголик. Я же не идиот и сюда больше не приду, вот.
Эксперт: В отношении политических правых идей. Марко Шёнфельд заявляет, что всегда чувствовал свою принадлежность к правым. Считает себя националистом. Раньше всё это было гораздо лучше, тогда в ГДР не было иностранцев, а теперь, когда стена пала, вся эта шваль (?) перебралась на эту сторону. Все эти мнимые обитатели ночлежек, достаточно только посмотреть на них, как они выглядят, «они отнимают рабочие места». Единственное решение — выдворить «чучмеков и турков» и снова возвести стену. Тогда всё снова обретёт свой порядок и грязь будет вышвырнута прочь.
Юрген Шёнфельд: Я ему сказал, ему, бритоголовому, я сказал, Марко, когда мы были молодыми, мы все должны были посещать бывшие концлагеря, это так было, как обязательная программа, мы должны были смотреть в школе «Голый среди волков». Тогда уже никто из нацистов не бегал с бритой головой, у всех была приличная стрижка. Единственные, кто должен был ходить бритым, были коммунисты, которых они тогда убивали, и евреи, и все, вот они ходили бритыми. Но кому это нужно, если вбил себе что-то в голову, не так ли. Пока они там наверху будут вращать колёсики, всё и дальше будет так же продолжаться, всё больше и больше молодёжи будут подаваться в правые. В Потцлове каждый второй — безработный. Из молодёжи редко у кого есть какое-то занятие. Наши парни больше никому не нужны, если они однажды выйдут. О себе я уж вообще не говорю. Я проработал 30 лет — стал нетрудоспособным. В данный момент я не получаю ни цента. Проблемы со спиной, опухоль спинного мозга, если я поднимаюсь на лестницу (стремянку), пара минут — и готов. Ничего не могу больше делать.
Ютта Шёнфельд: Мы должны выплачивать кредиты, остаёмся за чертой 130 в месяц. Мой муж получил извещение. У меня слишком большая пенсия.14 евро 53 выше нормы… поэтому он не получает ничего, никакого пособия со службы.
Юрген Шёнфельд: Это настоящее свинство, они делают тебя посмешищем. Ты чувствуешь себя совершенно униженным. Раньше я был тем, кто приносил домой деньги.
Ютта Шёнфельд: Когда женщина на службе сказала ему это, он ужасно разволновался, а вечером у него случился сосудистый коллапс. Он лежал с лицом, обращённым к потолку, с застывшим взглядом, как будто бы это был труп. Я его потрясла, поворочала, и тогда он потом пришёл в себя, я сказала, я позвоню врачу. И вот ты стоишь, как будто бы ты окаменела, не можешь даже подойти к телефону.