Удивительная жизнь Эрнесто Че
Шрифт:
– Знай вы, что он виновен, сообщили бы об этом?
Йозеф почуял ловушку, опустил голову и сжал зубы:
– Будь Павел преступником, я посоветовал бы ему положиться на правосудие нашей родины.
– Я спрашивал не об этом. Вы донесли бы на Цибульку или нет?
Йозеф вздохнул, и в нос ему ударил кислый запах собственного тела.
– Он был моим другом. Больше мне сказать нечего.
Йозеф не знал, сколько раз его допрашивали. Семь? Восемь? Какая разница? Они возвращали его в камеру, а несколько минут спустя снова тащили к следователю. Один раз он имел неосторожность заметить: «Я только что все рассказал» – и получил две крепкие затрещины. Дознаватели
Он задыхался от вони и вынужден был прикрывать рот и нос рукавом, чтобы не потерять сознание. Его держали под круглосуточным наблюдением и не давали спать: заметив, что арестант закрыл глаза, тюремщики немедленно его будили, а если он возмущался – били. Йозеф перестал сопротивляться: шел, опустив голову, по коридору, садился на железный стул и ждал вопросов, которые успел запомнить наизусть.
Ответ у него был один: я ни в чем не виноват.
У этого безумия была одна-единственная цель: заставить жертву сломаться. Йозеф это понимал, но не знал, сколько сумеет продержаться, прежде чем «отдаст швартовы», развалится, признается во всех смертных грехах, чтобы его наконец оставили в покое. Он хотел спать. Говорил себе, что не выдержит. Может, они отстанут, если он скажет хоть что-нибудь? Да, пожалуй, стоит бросить им кость, пустить по другому следу.
Но что именно сказать?
Йозеф потерял представление о времени. Он не знал, что находится в бывшем францисканском монастыре на Бартоломейской улице, напротив дома № 4. С одной стороны на другую можно было попасть, пройдя по коридору, который вел к подземным камерам, кабинетам для допросов и архиву. Никто из следователей не знал, в чем обвиняется Йозеф, Сурек просто решил воспользоваться случаем: если на «врага народа» надавить, он наверняка выдаст полезную информацию. Хочешь поймать рыбку, забрось удочку с наживкой и имей терпение.
Даже бывалый рыбак никогда не знает, кто попадется на крючок, – в этом и состоит вся прелесть рыбалки.
Йозефа допрашивали круглые сутки. Лучшие специалисты сменяли друг друга, задавали одни и те же вопросы, использовали привычные методы: угрожали, кричали, сулили деньги, оскорбляли и снова угрожали. Йозефа лишали пищи, сна, воды, бросали в загаженную камеру, где он был вынужден справлять нужду прямо на пол, потом раздели донага и забыли на сорок восемь часов, фотографировали со вспышкой, таскали из кабинета в кабинет, наносили удары по лицу, выкручивали левую руку, так что она посинела, заставляли стоять по стойке «смирно», пока он не падал, обещали десять лет лагерей на Яхимовских урановых рудниках («Больше двух лет там никто не продержался!»), давали слушать записанные на пленку женские крики: «Это твоя Хелена, мы все ее оприходуем!»). Из глаз Йозефа лились слезы, он дрожал, но сказать ему было нечего. «Кое в чем я мог бы признаться, но делать этого не стану!» Йозеф был уверен, что его ликвидируют – в любом случае. Его тезке Йозефу К. из романа Кафки всадили нож в сердце. Двое мужчин. Не важно, как убьют его самого, он не сдастся.
Будет держаться до конца.
Во вторник 26 июля 1966 года состоялось совещание сотрудников Третьего отдела по борьбе с внутренним врагом, на котором было рассмотрено дело Йозефа Каплана. Сурек выслушал всех дознавателей. Он проанализировал их рапорты и внимательно прочел протоколы всех допросов. Обвиняемый ни в чем не сознался. Одиннадцать сотрудников высказались за прекращение расследования, один лейтенант настаивал на продолжении, но убедительно обосновать свое мнение не смог. Сурек признал, что ошибся, но никто не вменил ему этого в вину. В конце концов, нельзя всякий раз одерживать победу.
Через семь дней и шесть ночей было принято решение освободить Йозефа Каплана. Ему позволили принять горячий душ, выдали зеленую рубашку, серый костюм (он оказался велик) и подбитые гвоздями ботинки. Парикмахер побрил арестанта, и конвойный отвел его в чистую камеру, где он провел несколько часов. После обеда Йозефа без всяких объяснений выставили за ворота тюрьмы. Он оказался на Бартоломейской, поднял голову, увидел небо и улыбнулся.
«Какая потрясающая синь!» – подумал он и увидел бегущую к нему Хелену. Она беззвучно плакала, прижимая его к себе, ощупывала лицо, как делают слепые, целовала, а он гладил ее по голове.
Они простояли, обнявшись, несколько долгих минут, потом Хелена стала задавать вопросы, но Йозеф не хотел отвечать. Ни Хелена, ни Тереза ничего не узнали о том, что ему пришлось вынести. Йозеф ненавидел нытиков (ему никто не всадил нож в сердце). Он и сам не знал, что заставляет его молчать – страх или нежелание выглядеть жертвой.
Возможно, и то и другое.
– Я здесь, мы снова вместе. Это главное.
Йозеф захотел вернуться домой пешком. Больше всего он сейчас нуждался в движении, глотке свежего – вольного – воздуха и свидании с любимым городом. Он шел, медленно переставляя ноги, и поддерживал правой рукой левую. Выглядел Йозеф осунувшимся и усталым, и Хелена с трудом сдерживала слезы.
– Не расстраивайся, дорогая, все дело в этом ужасном костюме. Где Эрнесто?
– Уехал. Улетел в Аргентину.
– Вот как…
Хелена не смотрела на отца.
– Поговорим? – мягко спросил он.
– Незачем. Слова его не вернут.
– Думаю, это к лучшему. У вас все равно ничего бы не вышло.
– Теперь мы этого не узнаем. Кстати, он очень тебя любил.
– Мне Эрнесто тоже нравился, но тебе он не подходил. Ты молода, Хелена, у тебя вся жизнь впереди.
Йозеф обнял дочь за плечо, и они медленно пошли по улице. Горестные события последних дней причинили им много боли и горя, но теперь они ощущали умиротворение и покой. Ни Хелена, ни Йозеф больше ни разу не заговорили о случившемся: чтобы жить дальше, нужно было забыть и его «случайный» арест, и ее «банальное» расставание с любимым человеком.
Йозеф изменился. Многие вещи, казавшиеся раньше не важными, приобрели для него особое значение. Он настаивал, чтобы семья непременно собиралась вместе хотя бы раз в неделю. По воскресеньям они сходились за обеденным столом, приезжал даже Людвик, урывая время от общения с любовницей (он мог видеться с Магдой, только когда «Спарта» играла на «домашнем» стадионе «Лента», потому что ее болван-муж не пропускал ни одного матча любимой команды). В «прежней» жизни Йозеф был равнодушен к торжествам, теперь он хотел праздновать все дни рождения, именины, годовщины и прочие даты. «Будем отмечать!» – так он говорил.
– Семья – все равно что хор: стоит выбыть одному, остальные начинают фальшивить.
Услышав эту фразу, Тереза и Хелена удивленно переглянулись, но дни рождения превратились в священнодействие, их праздновали в Каменице или в Праге, и Йозеф всякий раз замечал:
– Оно того стоит, разве нет?
Семья приросла одним человеком: 13 апреля 1967 года родился Антонин, розовый спокойный мальчик с ясными карими глазами. В свидетельстве о рождении, в графе «Отец», Хелена попросила поставить прочерк. Вопросов никто задавать не стал. Ее приняли в Школу кино и телевидения, и заботы о мальчике взяла на себя Тереза – у Хелены попросту не было времени. Тереза окончательно переехала из Каменице в Прагу и была совершенно счастлива. Йозефу удалось найти надежного помощника, молодого компетентного, преданного делу врача, которому он надеялся со временем передать все дела.