Удивительное путешествие Помпония Флата

Мендоса Эдуардо

Иисус снова опустил голову и какое-то время молчал. Потом спросил:

— Но когда-нибудь мы еще увидимся с ними, правда, раббони? Я хочу сказать, что все мы снова встретимся в вечной жизни. Ведь написано, что душа бессмертна…

— Из того многого, что написано, очень мало доподлинно проверено. Сократ был убежден в бессмертии души, как и Платон. Но в этом вопросе я, их скромный ученик, не согласен с великими учителями по причинам, которые сейчас изложу тебе. В первую очередь мы исходим из гипотезы, что человек состоит из двух частей, сильно меж собой различающихся, то есть из материи и духа — или, иными словами, из тела и души. Душа — это то, что вливает жизнь в тело, и когда она покидает тело, оно прекращает функционировать — в таком случае мы говорим, что человек, которому оно принадлежит, умер. Душа же может существовать без тела, и это доказывается следующим: когда тело внешне безжизненно,

например если человек спит или непонятно по какой причине потерял вдруг сознание, душа его покидает и делает, что ей заблагорассудится, освободившись от всяких пут: может, к примеру, в краткий миг одолевать огромные расстояния и даже перемещаться во времени, или переселяться в других людей, прекрасно помня при этом, кому в действительности принадлежит, или общаться с живыми и мертвыми существами, людьми или животными, даже с чудищами и химерами, а также совершать подвиги, которые телу были бы не под силу, или радоваться удовольствиям, недоступным телу, не говоря уж о всякого рода распутных извращениях. Такие опыты мы называем сновидениями. Однако, если поразмыслить над ними хоть самую малость, мы убедимся, что в своих блужданиях душа обретает больше мук, чем радостей, часто терпит гонения, притеснения, испытывает тревоги и печали и непрестанно пребывает в великом смятении, словно бы она лишилась рассудка. Поэтому какое-то время спустя душа возвращается в тело и спешит поскорее разбудить его в волнении, а как только вновь соединяется с ним, сразу успокаивается и испытывает такое счастье, что тяготы и невзгоды реальной жизни кажутся ей ничтожными по сравнению с горестями, испытанными во время странствий. Но если все это так, то что же произойдет, если после смерти душе придется вечно скитаться, зная, что ей никогда не суждено возвратиться в родное тело, которое прежде носило ее в себе, — уже в силу только той причины, что оно превратилось в прах? Вот почему многие народы бальзамируют и мумифицируют своих покойников, стараясь сделать все ради наилучшего сохранения тела, чтобы душа не лишилась его полностью. Но коль скоро душа по свойствам своим вроде бы принадлежит к тому же природному разряду, что и боги, она на самом деле стоит ниже, чем тело, и подчинена ему, и лишь в соединении с ним обретает защиту и покой. Вот почему я не вижу никакой логики в том, что боги обрекли нас на подобные муки, и предпочитаю верить: как только мы исчерпаем страдания и невзгоды земной жизни и тело наше потеряет способность чувствовать, душа тоже найдет покой, возвратившись в то самое ничто, где безмятежно пребывала до своего рождения.

Я немного помолчал и завершил свою речь такими словами:

— Сегодня был трудный день, уже поздно, и нам необходим отдых. Иди и ложись спать, а я займусь тем, что еще возможно сделать.

Когда я вернулся в дом, Захария и его супруга намеревались уходить.

— Мне тоже пора идти, — сказал я, — и если моя компания не будет вам в тягость, хорошо бы нам отправиться вместе. Я плохо знаю город и ночью легко заблужусь. Зато я не так немощен, как вы. Может статься, мы окажем помощь друг другу.

Оба старика взглянули на меня с недоверием. Тут вмешалась Мария:

— Помпоний — наш друг. Ступайте с ним без опаски. К тому же он римлянин и принадлежит к сословию всадников, так что стражники не посмеют обидеть вас.

Мы вышли втроем и медленно двинулись по улице. Дул сухой ветер, поднимая пыльные вихри и принося с собой запах травы и верблюдов.

— Ты в первый раз посетил Израиль, Помпоний? — учтиво спросил Захария, решившись наконец прервать молчание.

— Да, и мне земля ваша кажется весьма приятной.

— Приятной? Нет. Это земля обетованная, любезный друг. Земля Обетованная! Беда только в том, что никому не ведомо, в чем смысл этого обетования и когда оно исполнится. Между тем время идет, и мы постепенно начинаем терять надежду. Молодые не хотят больше ждать. Одни перебираются в Рим, другие — в метрополию, третьи — в провинции побогаче и там отрекаются от бога предков и приносят жертвы идолам, стараясь любыми средствами сравняться с язычниками, они стыдятся своего народа, как и своего носа. Кое-кто скрепя сердце остается здесь — эти хотят решить все по-своему и к тому же немедленно, — вместо того чтобы дожидаться Мессии, который в мгновение ока все уладит.

— По твоему тону, о почтенный Захария, я чувствую, что ты не только надежду, но и веру начинаешь терять, — сказал я.

— О нет! Напротив. Я-то убежден: настоящий Мессия явится в самом скором времени. Другое дело, что люди должны не только суметь узнать его, но и понять его весть. Ибо придет он не как всесильный воин, но как учитель, чьим наставлениям суждено осветить путь не только евреев, но в равной мере и язычников. Он принесет нам мир.

За

беседой дорога показалась нам короткой. Только однажды нас остановили стражники, но тотчас отпустили, убедившись в нашем безобидном виде. У дверей их дома Елисавета объяснила, как мне попасть в мое пристанище, и мы распрощались. Я уже успел отойти, когда снова услышал ее голос. Я вернулся, и она спросила, довелось ли мне сегодня поужинать. Я сказал ей правду, и она пригласила меня войти в их жилище. Я был очень признателен, особенно если учесть, что я римлянин, а следовательно, соотечественник тех, кто собирается казнить их сына.

Пока мы отдавали должное простой и скромной пище, речь зашла о событиях минувшего дня. Я поведал им о смерти Зары-самаритянки и ее дочери. Гневливый старик внимательно выслушал всю историю и, подумав немного, сказал:

— Я никогда ничего не слышал про эту женщину. Даже в молодые годы меня не прельщало общество блудниц. И я не раскаиваюсь в том, что избегал нечистых связей, однако теперь, когда старость покрывает прошлое пеленой безвозвратности, думаю порой, что Бог проявил бы милосердие, если бы время от времени отводил от нас свой взор. Так восхвалим же Бога и не станем болтать пустого. Я хотел сказать лишь следующее: то, что ты рассказал, напомнило мне историю Амрама.

Я попросил рассказать ее, и вот что услышал от Захарии:

— С наслаждением удовлетворю твою просьбу, друг-язычник, хотя моя способность удерживать в памяти имена и даты уже не та, какой была в молодые годы. Амрам был царем Эдома или Моава или схожей с ними страны. Когда он понял, что подходят к концу его дни, он позвал своего старшего сына и сказал ему: «О сын мой, должен ты знать, что уже много лет имею я наложницу, которую неизменно любил всем сердцем. Хочу, чтобы, когда я умру, ты позаботился о ней и обеспечил всем необходимым. Обещай сделать это». Старший сын пообещал исполнить волю отца и покинул его покои. Тогда Амрам позвал младшего сына и сказал ему: «О сын мой, уже много лет имею я наложницу и всегда сильно любил ее. Когда я умру, ты должен пойти к ней и убить ее». Таким образом он выполнил свой долг хорошего человека и нежного любовника, но не забыл и о долге царя, повелев избавиться от той, что могла посеять распри среди его наследников. Сейчас я не могу сказать наверняка, исполнили сыновья волю царя или нет, поскольку окончание истории стерлось из моей памяти, но завтра, когда пойду в синагогу, непременно почитаю об этом в Священном писании.

Завершив скромный ужин и еще раз многословно выразив благодарность старикам, я отправился в свое пристанище. Улица была пустынна, и сквозь ночную тишину ветер доносил бряцанье оружия и стук шагов стражи по камням. И тот же ветер рассеивал вонь от испускаемых моим организмом газов. Эта весьма грубая деталь, как я прекрасно сознаю, не прибавит достоинств моей повести, но я считаю себя исследователем Природы и ее явлений, а не Поэзии и ее форм, и потому счел, что ни Архимед, ни Фалес Милетский, ни Страбон, случись им оказаться на моем месте, не стали бы из чисто эстетических соображений опускать в своих ученых трактатах упоминание о таких происшествиях.

Когда я прошел часть пути, мне почудилось, будто за мной кто-то крадется. Я обернулся, и мгновенно неведомая тень метнулась за угол. Наверное, нищий Лазарь хочет получить подаяние в обмен на какие-то сведения, решил я. Затем, убедившись, что мой преследователь не думает сокращать расстояние, но и не отказывается от своих намерений, я вспомнил события минувшего дня, а также жестокий рассказ Захарии и почувствовал страх. Подгоняемый страхом, я зашагал прытче, завернул за угол, потом еще раз и наконец, уверенный, что запутал преследователя, укрылся в портике. Выждав немного времени, я вышел и собрался продолжить путь, но не тут-то было. Мало того что я заблудился, но не избавился от того человека, который преследовал меня и чей грозный силуэт вдруг возник перед моими глазами. Человек приблизился, склонился ко мне и приказал:

— Только не вздумай кричать, Помпоний, и дай мне руку. Я не сделаю тебе ничего дурного.

— Мне неведомо, кто ты такой, — отозвался я.

— Я юный Матфей, сын покойного Эпулона. Вчера мы встретились в доме моего отца, и я хотел убить тебя.

— Теперь вспомнил, но, признаться, такого рода воспоминание отнюдь не приносит в душу покой.

— И тем не менее тебе нечего бояться. У меня с собой меч и кинжал, и пожелай я убить тебя, уже давно бы сделал это или приканчивал теперь. Аргумент a contrario sensu. [17] Меня научили этому в Греции.

17

От противного (лат.).