Удивление перед жизнью. Воспоминания
Шрифт:
Опять приврал: в Витебске я был давненько. Однако хозяева совершенно пропустили оправдание мимо ушей: мы уже были гостями.
Шагал маленького роста. На нем синий халатик, весь заляпанный красками. Ворот серой рубашки расстегнут. Лицо ни в коем случае не благостного восьмидесятилетнего старца, а ясное, полное жизни и будущего. Рукопожатие крепкое, доброжелательное… Невольно вспомнил чье-то старое выражение: «Рука гораздо реже врет, чем глаза и губы»… Он искренне рад прикосновению к чему-то родному. Да, да, тут тоже трудно обмануться – только ли вежливость или
Вышли на террасу. Одна стена – причудливая мозаика.
– Это я подарил своей жене к дню рождения, – мягко, но не без некоторой любовной гордости говорит Шагал.
Да, просто богатые люди дарят дорогие изделия чужого труда, а тут – свое. Даром, а драгоценность.
Осмотрели частичку сада. Всюду «там чудеса, там леший бродит, русалка на ветвях сидит». Разве все упомнишь! Да я ведь и не инвентарную опись имущества делаю.
Уселись за маленьким столиком. Нам подали чай. Идет беседа. Немножко о Витебске, много о Москве. Шагал поминутно бросает взгляд на мою жену Надю и сквозь разговор восклицает:
– Нет, как хорошо вы выглядите!
Должен сказать, что у Нади всегда был прекрасный цвет лица, хотя она никогда не употребляла ни румян, ни тона, не делала массажа. Когда она попала в какой-то парижский, по-нашему говоря, салон красоты к мадам такой-то, куда ее рекомендовала Вера Петровна Марецкая, то парижская специалистка по красоте спросила: «Как вы добились такой сохранности и свежести лица?» Надя ответила: «Не знаю. Так уж само как-то».
И специалистки долго не знали, как подступиться к Наде. Все же что-то проделали, и когда я вернулся в гостиницу (а я в это время ездил в марочный магазин, так как я филателист и имел в данном случае одну авантюристическую цель), то решительно не узнал свою жену. Это было нечто с лицом полугодовалого младенца – розовенькое до неприличия. Я даже спросил: «А где моя жена?!» И мы оба долго хохотали. Слава Богу, к вечеру следы старательного труда косметичек исчезли.
Так вот Шагал опять с каким-то недоумением произнес:
– Нет, как вы хорошо выглядите!
Надя мне потом сказала: «Не понимаю, почему он так удивился… Может быть, он думает, что мы все в Москве сидим на черных сухарях?»
– Марк Захарович, а вам хотелось бы поехать в Москву?
– Очень.
– Так в чем же дело?
– Видите… туристом я ехать не хочу, а просто так… – Он слегка замялся. – Если бы устроили мою выставку, пусть небольшую, и пригласили, я бы с удовольствием поехал.
– Я поговорю с нашим министром культуры Екатериной Алексеевной Фурцевой, передам ваше пожелание.
– Да, да, я бы поехал, – подтвердил Шагал.
По возвращении в Москву я сдержал обещание и передал слова Шагала Екатерине Алексеевне. Сразу это предприятие осуществить не удалось, но, как известно, в начале семидесятых выставка, действительно небольшая, состоялась, и Шагал побывал в Советском Союзе.
– Мне хотелось бы, –
Мы заговорили о других работах Шагала, которые знали в оригиналах. Алешин и я видели, наверно, все его работы, которые находились в Москве. Из этого живого интереса и даже волнения, с которым нас слушал Марк Захарович, я понял, как же любит художник своих детей! В них, своих детях, вся его душа, вся жизнь. Правда, он иногда говорил: «Эту не помню, забыл». Но он же сотворил их тысячи!
– Если вас интересует, то в Ницце я сделал дар юридическому институту – написал на стене фреску. Посмотрите. По-моему, она вам понравится.
Мы спросили: а как же нам проникнуть в институт?
– Скажите, что это я вас послал, – объяснил Шагал.
Марк Захарович поинтересовался и нами – кто мы, что сделали, по какому случаю во Франции. Знать он о нас, конечно, ничего не знал, но нас это не обидело, и славный тон нашего разговора не изменился.
– Марк Захарович, – подъехал я, осуществляя свой тайный замысел, – в Нью-Йорке я видел витражи, выполненные вами для театрального здания Линкольн-центра.
– Да, да, я действительно их делал.
– Вы знаете, – продолжал я, – что они изображены на марках Организации Объединенных Наций?
– Нет, не слыхал.
– Вот они. – И я бережно вынул из кармана два блока марок ООН с изображением шагаловских витражей в Линкольн-центре.
Вот зачем я ездил в магазин марок!
– Если вам не трудно, подпишите мне их.
– И мне тоже, – сказал Алешин. (Я, конечно же, и для него купил этот сувенир.)
– Вам как подписать – по-русски или по-французски?
– У меня их два. На одном можно по-русски, на другом – по-французски.
И Марк Захарович твердой рукой подписал нам блоки. Они хранятся у меня в коллекции отдельно. Один подписан по-русски, другой – по-французски. Я вообще кроме советских марок собираю и марки ООН, так как считаю, что поскольку мы являемся членом этой организации, вносим на ее содержание деньги и какая-то частичка, пусть крохотная, этих денег идет на изготовление марок, то они в этом отношении и советские марки. А кроме того, на первых марках ООН надписи делались на четырех языках – английском, русском, французском и китайском.
– Я вам хочу подарить свою книжку, – сказал мастер.
Ну, читатель понимает, как нам было это приятно.
Жена Шагала принесла два альбома небольшого формата и вручила их Алешину и мне. Мы поахали, поблагодарили.
Но нет, я решительно авантюрная натура!
– Марк Захарович, может быть, вы нарисуете нам что-нибудь на выходном листе, – не без робости, но с искренним желанием сказал я.
– Да, – ответил Шагал без колебаний. Взял у меня альбом и добавил: – Я вам нарисую печальное лицо. – И нарисовал.