Удольфские тайны
Шрифт:
Эмилия вызвалась посветить ей, и обе женщины вышли из комнаты. Дойдя до верхней площадки главной лестницы, Эмилия вспомнила, что тут может встретиться с графом Морано и, чтобы избегнуть главного входа, Аннета выбрала другую дорогу, по боковым коридорам к задней лестнице, ведущей прямо в людскую.
Возвращаясь к себе, Эмилия боялась заблудиться в запутанных ходах замка и снова наткнуться на какое-нибудь страшное зрелище. Боязливо подвигалась она вперед и вдруг ей почудилось, что она слышит в отдалении тихие стоны; остановившись, она услыхала их вторично и уже совершенно явственно. Направо в коридоре было несколько дверей. Эмилия шла, прислушиваясь. Дойдя до второй из этих дверей, она услыхала изнутри жалобный голос. Она остановилась, не смея отворить дверь и в то же время не решаясь отойти. Вслед затем раздались судорожные рыдания и наконец вопли, раздирающие душу. Эмилия стояла пораженная и в боязливом ожидании старалась пронизать взором окружающую
В креслах у камина сидел какой-то человек, кто — она не могла рассмотреть, и что-то говорил тихим голосом от времени до времени, так что Эмилия не могла слышать слов; но ей показалось, что при этом г-жа Монтони каждый раз начинала плакать сильнее; она была так поглощена своим горем, что не замечала Эмилии. А та, несмотря на желание разъяснить причину теткиной скорби и узнать, кто этот человек, допущенный к ней в уборную в такой поздний час, побоялась еще больше смутить ее, появившись врасплох, и воспользоваться случаем, чтобы подслушать интимный разговор. Поэтому она тихонько отступила назад и, проплутав некоторое время в коридорах, наконец попала в свою комнату; там заботы, еще сильнее близкие ее сердцу, оттенили на второй план чувства жалости и беспокойства за ее несчастную родственницу.
Между тем Аннета вернулась, но не принесла никаких разъяснений; слуги или сами ничего не знали, или притворялись ничего не знающими относительно пребывания графа в замке. Они толковали лишь о дурных, ухабистых дорогах, по которым только что ехали, и о том, как мог их господин решиться ехать в такую темную ночь, потому что, как они рассказывали, при факелах ночь казалась еще темнее в суровых горных ущельях. Аннета, увидав, что ей ничего больше не добиться, не стала больше расспрашивать, а слуги принялись с криками требовать поскорее топлива для очага и ужина.
— А теперь, барышня, не прогневайтесь: я до смерти спать хочу, — закончила Аннета, — да и вам отдохнуть не мешает, так что уж лучше отпустите меня…
Эмилия понимала, что было бы жестоко долее удерживать Аннету; тем более, что теперь уже нечего было ждать зова от Монтони в такой поздний час; поэтому она решила отпустить служанку. Но, оглядев свою мрачную, пустынную комнату, она почувствовала снова прилив непреодолимого страха.
— Знаю, что бесчеловечно просить тебя посидеть со мной, Аннета, пока я не засну, — сказала Эмилия, — боюсь, что пройдет много времени, прежде чем мне удастся забыться. Ступай с Богом, только, прежде чем уйти, скажи мне: был ли Монтони с графом Морано в главных сенях, когда ты там проходила?
— Да, барышня, они были там вдвоем…
— А заходила ты в тетушкину уборную после того, как ушла отсюда?
— Нет, не заходила, барышня; идя мимо, я подошла к дверям, но они были заперты; я и подумала, что барыня верно почивает.
— Кто же был у твоей барыни сейчас? — спросила Эмилия, позабыв свою обычную осторожность.
— Никого не было, — отвечала Аннета, — наверное ни души не было…
Эмилия замолчала; после некоторой борьбы с воображаемыми страхами ее сердечная доброта наконец одержала верх над трусостью, и она отпустила Аннету на ночь. Потом она долго сидела, размышляя о своих делах и о г-же Монтони, пока глаза ее не остановились на миниатюрном портрете, найденном ею после смерти отца в его бумагах, которые он приказал уничтожить. Портрет лежал у нее на столе между кое-какими рисунками, незадолго перед тем вынутыми из чемодана. Вид портрета пробудил у нее немало интересных размышлений. Меланхолическая прелесть этого лица смягчала неприятное чувство, вызванное им в ее сердце. Оно было в том же роде, как и лицо ее отца; ей почудилось даже некоторое сходство в чертах. Но приятное впечатление ее вдруг исчезло, когда она вспомнила о словах рукописи, найденной вместе с портретом, — словах, когда-то вызвавших в ее душе так много сомнений и горя. Наконец она очнулась из глубокой задумчивости и стала раздеваться, чтобы лечь спать; одиночество и окружающая тишина среди глухой ночи, в связи с ее мыслями по поводу портрета, еще более прежнего угнетали ее. Намеки Аннеты, при всей их наивности, также не могли не волновать ее, тем более, что тут же, неподалеку от ее спальни находилась та комната, где она сама недавно видела леденящие кровь ужасы. Вдобавок дверь, выходящая на лестницу, в ком угодно могла возбудить опасения; под влиянием тишины и одиночества, Эмилии стало приходить в голову, что эта лестница имеет какое-то таинственное отношение к роковой комнате, о которой ей даже вспомнить было страшно. Решившись не раздеваться, Эмилия легла как есть в платье, а у подножия ее постели свернулся Маншон, собака ее покойного отца, на которую она полагалась, как на верного стража.
Улегшись в постель, Эмилия пыталась отогнать от себя всякие мысли; но неугомонное воображение все работало, и на башенных часах пробило два, прежде чем она сомкнула глаза и погрузилась в тревожную дремоту.
Вскоре она проснулась от какого-то шороха, как будто в самой комнате; но сейчас же все стихло, и Эмилия подумала, что это один из тех необъяснимых звуков, которые чудятся во сне; она положила голову на подушку и старалась заснуть.
Опять повторился тот же шум; казалось, он шел из той части комнаты, которая соприкасалась с потайной лестницей. Эмилии вспомнилось вдруг, что в предыдущую ночь дверь на лестницу была кем-то заперта. Сразу ее охватило прежнее подозрение, что существует какая-то связь между этой лестницей и комнатой ужасов. Сердце ее сжалось от страха. Приподнявшись на постели и слегка отдернув полог, она вперила взор в дверь, ведущую на потайную лестницу, но лампа, горевшая на камине, разливала такой слабый свет по комнате, что отдаленные ее части тонули в густой тени. Между тем шум, как ей казалось, идущий от дверей, все не прекращался. Он походил на скрип ржавых засовов, иногда приостанавливался, потом опять возобновлялся с большой осторожностью, как будто чью-то руку сдерживал страх привлечь внимание. Эмилия, не спуская глаз с двери, увидала, как она тихонько приотворилась и что-то вдвинулось в комнату, — но что именно она не могла разглядеть в полутьме. Почти теряя сознание от ужаса и, однако, настолько владея собою, чтобы удержаться от крика, готового сорваться с ее губ, она выпустила из руки край полога и продолжала наблюдать за движениями таинственной фигуры. Фигура как будто скользила по дальней темной части комнаты; затем, когда она приблизилась к камину, где было посветлее, Эмилия убедилась, что это человек. Некоторые воспоминания точно ударили ее в сердце и почти лишили остатков бодрости; однако она продолжала наблюдать таинственную фигуру, на некоторое время застывшую в неподвижности; потом, тихо двинувшись к постели, фигура безмолвно остановилась в ногах постели, где полог был немного раздвинут, так что Эмилия могла сквозь щель видеть ее движения; но она онемела и застыла от ужаса и не могла даже шевельнуться.
Но вот таинственное видение опять отошло к камину, взяло в руки лампу, несколько мгновений осматривало комнату, потом опять двинулось к постели. В эту минуту свет разбудил собаку, спавшую в ногах Эмилии; она громко залаяла, соскочила на пол и бросилась на незнакомца; тот с размаху ударил ее шпагой в ножнах и бросился к постели — Эмилия с изумлением узнала в незнакомце графа Морано!
С минуту она смотрела на него в безмолвном ужасе; а он, упав на колени у постели, умолял Эмилию не пугаться. Отбросив в сторону шпагу, он пытался овладеть ее рукой, но тут к девушке вернулись силы, парализованные испугом; она соскочила с постели, одетая — к счастью какое-то предчувствие помешало ей с вечера скинуть платье.
Морано поднялся, бросился вслед за Эмилией, побежавшей к дверям, настиг ее на площадке лестницы и схватил за руку, но перед тем она успела различить при слабом мерцании лампы другого человека, спрятавшегося на половине лестницы. Она вскрикнула от отчаяния; ей представилось, что Монтони продал ее графу и что теперь ей уже нечего ждать спасения.
Морано, все держа ее за руку, повел ее назад в комнату.
— К чему все эти страхи? — проговорил он дрожащим голосом. — Выслушайте меня, Эмилия, я вовсе не затем пришел, чтобы пугать вас. Нет, клянусь Богом! я слишком сильно люблю вас, слишком сильно для своего собственного спокойствия!
Эмилия взглянула на него с боязнью и недоверием.
— Если так, то уходите, оставьте меня сию же минуту.
— Сперва выслушайте меня, Эмилия, — продолжал Морано, — выслушайте, ради самого Бога! я люблю и повержен в отчаяние — да, в отчаяние!.. Я смотрю на вас и думаю: неужели я буду разлучен с вами навеки? Но нет, этого быть не может! Вы будете моею вопреки Монтони и всем его злодейским козням!
— Вопреки Монтони! — с изумлением отозвалась Эмилия.
— Слышите, Монтони — негодяй! — с жаром воскликнул Морано, — негодяй, он готов был продать вас мне, он…
— Чем же лучше тот, кто хотел купить меня? — отвечала Эмилия, устремив на графа взор, полный спокойного презрения. — Уходите отсюда сию же минуту, — продолжала она голосом, трепещущим не то от страха, не то от радости, — или я подыму весь дом и вы навлечете на себя мщение синьора Монтони.
Но Эмилия твердо знала, что на таком расстоянии никто не услышит ее и никто не поспешит ей на помощь.
— Вам нечего рассчитывать на его сострадание, — сказал Морано, — он обошелся со мной гнусно, и моя месть будет преследовать его. Что касается вас, Эмилия, то, наверное, он имеет на вас какие-нибудь виды, еще более выгодные, чем прежде.