Углич. Роман-хроника
Шрифт:
– Да я, досточтимый Михайла Демидыч, в грамоте не горазд. И рад бы.
– То не беда. Писцы у меня борзые, мигом с твоих слов грамоту настрочат. Государь жутко разгневается на злостного нарушителя законов российских.
Говоря о государе, Битяговский конечно же имел ввиду Бориса Годунова. Все челобитные, шедшие на имя царя, шли через руки правителя.
– Я тебе подмогну, Юрий Шарапыч. Отпишу Борису Федоровичу. Будет тебя скорая грамота на постройку хором в добром месте... Но в приказах у нас
– Премного благодарен тебе, благодетель, - низехонько поклонился Юшка.
– Десять рублев на хлопоты жертвую.
– Подбирай плотничью артель, Юрий Шарапыч!
Когда обрадованный Юшка удалился, Битяговский довольно подумал:
– Сей разбогатевший ямщик станет мне верным подручным. Денег, знать, у него гораздо больше, чем он говорил. Сгодятся, зело сгодятся его злато и серебро».
А затем мысль дьяка перекинулась на царевича Дмитрия. Злой подрастает, змееныш. Принародно обещал отрубить голову Борису Федоровичу. То ль не прямая угроза правителю? Надо спешно на Москву отправляться.
Г л а в а 17
УГЛИЦКАЯ ДРАМА
Борис Годунов вот уже несколько лет был обеспокоен углицкими вестями. Последний приезд дьяка Битяговского его и вовсе встревожил.
«Нагие повсюду хулят меня и ждут, не дождутся кончины Федора. Пестуют Дмитрия на царство.. Углицкий двор - мятежное скопище. Дмитрий грозиться отсечь мою голову, и, случись его владычество, отсечет!»
Борис Федорович собрал духовных пастырей.
– Православная церковь строга и благочестива, законы Божьи святы и нерушимы. Так ли сказываю, отцы?
– Истинно, боярин, - кивнули архиереи.
– А коль так, скажите мне, святейшие, дозволено ли быть женату в четвертый раз?
– То грех, боярин. Святая церковь не дозволяет более троицы.
– А коль в пятый раз?
– Великий грех, боярин!
– А коль в седьмой?
– Святотатство! Поругание Христовых заповедей!
– Добро, святейшие. Однако ж не все христиане блюдут Божьи заповеди. Покойный царь Иван Васильевич женился на Марии Нагой в седьмой раз. Гоже ли оное?
– То срам!
– вскричали отцы.
– Государь потерял стыд и благочестие. Жизнь его полна грехов и прелюбодеяний...
После беседы с архиереями и послушным ему патриархом Иовом, Борис Федорович направился к царю. Но разговор был нелегким, и только лишь через неделю Годунову удалось вырвать у заупрямившегося государя новое «царево» повеленье. По всем храмам Руси были выслан патриарший указ, запрещающий упоминать на богослужениях имя царевича Дмитрия.
Младший сын Ивана Грозного, зачатый в седьмом браке, был оглашен незаконнорожденным.
Нагие возроптали:
– При царе Иване Васильевиче худого слова не изронили о Дмитрии. Видели в нем продолжателя великого рода. Ныне же царевич стал неугоден. Но кому? Одному Бориске. Русь же - за Дмитрия. Ему наследовать престол!
Бранили Годунова при Дмитрии, а тот, девятилетний отрок, не уставал повторять:
– Казню Бориску. Голову отрублю!
В последнее время царевича всё чаще стал одолевать «черный недуг». На великий пост Дмитрий «объел руки Ондрееве дочке Нагого, едва у него отняли».
«Много бывало, как его (Дмитрия) станет бити тот недуг (падучая) и станут его держати Ондрей Нагой и кормилица и боярин и он... им руки кусал или за что ухватит зубом, то отъест».
Вести из Углича доходили до всех городов Руси. Посадская чернь открыто хулила попов:
– То - происки Бориса Годунова. Задумал он последнего Рюриковича искоренить, а святые отцы в одну дуду с ним дудят. Не верьте попам, православные! Стоять за царевича Дмитрия!
– Стоять!
– Долой Бориску!
На Руси нарастал всенародный бунт, готовый вот-вот перекинуться на Москву, где и так было неспокойно.
Борис Годунов резко повысил жалованье стрельцам и земским ярыжкам151, приказал ловить крамольников, попросил крымского хана подтянуть свои войска к рубежам Руси, а затем принял окончательное решение, касающееся царевича Дмитрия.
* * *
Юшка поставил-таки себе хоромы вблизи кремля. Михайла Нагой места себе не находил. Какой-то захудалый человечишко, пропахший клопами ямщик, отпетый ворюга (Михайла Федорович, несмотря на подтверждение из Москвы, так и не поверил в «честные» деньги Юшки) посмел поставить роскошный терем на Спасской улице.
Ямщик с самого начала постройки тыкал под нос Михайлы «царской» грамотой и важно высказывал:
– Мне сам великий государь указал подле кремля хоромы ставить. Глянь на печать, князь.
– Ведаю я эти царские грамоты. Ведаю! То Бориски Годунова проделки. Ты же Мишке Битяговскому мзду на лапу сунул, вот он и поусердствовал. Такой же мошенник!
– Бунташные слова о царе, Годунове и дьяке его сказываешь. Негоже, князь. Нещадно наказан будешь государем.
И тут Михайла уже не стерпел, и двинул Юшке кулаком в самонадеянное лицо. Из носа ямщика хлынула кровь.
– Убивают, люди добрые! Средь бела дня ухлопывают!
– истошно завопил Юшка.